Утро под Катовице-2 (СИ) - Ермаков Николай Александрович

— Пожалуй, в этом есть смысл, спасибо за совет.

Ещё немного постояв, мы вернулись к столу, где нитью разговора прочно завладела не в меру разговорчивая тёща. Надеюсь, Болеслава эту черту от матери не унаследовала, во всяком случае, пока у моей жены излишней болтливости не заметно.

В понедельник на заводе провели митинги, где ораторы с абсолютной убежденностью в своих словах заявили, что советский народ как один сплотился вокруг партии и товарища Сталина, враг будет разбит и победа скоро будет за нами. Ну а дальше рутинная работа без особых изменений, хотя нет, изменения были — рабочие стали более ответственно работать, тем более что я недвусмысленно всех предупредил, что брак в военное время может быть приравнен к вредительству.

Двадцать четвертого вечером зашел Петренко, сказал, что его призывают, посидели, выпили. Он поведал, что служить будет в войсках НКВД, но где именно, ему, разумеется не известно. Разговор с ним меня несколько обнадёжил — даже если меня заберут, то, скорее всего, тоже направят служить в частях НКВД, которые на войне в целом несли потери значительно меньше чем части РККА. Но служба тоже нужная и в некотором смысле почетная.

Двадцать шестого числа нам на заводе объявили, что в связи с военным положением рабочий день продлён и выходные отменены. Все вокруг это восприняли как должное, ведь идет война, а с фронта поступают неутешительные сведения. Тридцатого июня я разослал в наркомат, в главное артиллерийское и автобронетанковое управления РККА свой эскизный проект самоходки, предварительно зарегистрировав его в секретной части автозавода. В пояснительной записке я указал, что это самоходное орудие может собираться на автомобильном заводе с широким использованием автомобильных комплектующих. Больших иллюзий я по поводу принятия самоходки на вооружение не питал, но попытаться стоило.

Второго июля я в цеху с утра прослушал сводку Совинформбюро и с некоторым удивлением услышал, что «Части Рабоче-Крестьянской Красной армии ведут тяжелые оборонительные бои западнее и севернее города Минск». Вообще, я историю Великой Отечественной войны знал, что называется, «на четверку с минусом», то есть воспроизвести подробности всех операций и сражений с точной датировкой я не мог, но то, что немцы взяли Минск 28 июня, помнил точно. Тут возможны три варианта: либо Совинформбюро попросту врёт, либо мои письма Сталину и компании сыграли всё-таки определённую роль, хотя пока особых отличий в развитии событий пока не заметно, за исключением того, что немцы несколько запаздывают по сравнению с известной мне историей, и третий вариант — вокруг меня параллельный мир, в котором течение событий изначально отличается от моего родного измерения. Что называется — выбор на любой вкус, а если учесть, что возможны парные сочетания вариантов, то поле для игр разума становится очень и очень широким. Однако, если немцы на самом деле всё ещё не взяли Минск, то это не может не радовать. Вот в таком приподнятом состоянии меня и застал вернувшийся из заводоуправления Безруков, который тонко почувствовал моё настроение:

— Что это ты такой веселый?

— Да, вспомнилось, Алешка вчера «папа» сказал первый раз! — ну не говорить же ему истинную подоплеку моего хорошего настроения, а сын и правда вчера это сказал, так что я Безрукову и не соврал почти.

— Поздравляю! — Василий Лукич пожал мне руку и похлопал по плечу, — Но у меня для тебя плохая новость, — он сел на скамейку рядом со мной и продолжил, глядя в пол перед собой, — Наш цех расформировывают. Вот, — он положил на стол бумаги, — в течении двух дней, включая сегодняшний, прекратить производство, недоделанные изделия сдать на склад, оборудование передать согласно прилагаемого реестра. Работников направить в распоряжение начальника сборочного цеха.

Вот тебе матушка и Юрьев день! Новость меня буквально ошеломила, но я всё-таки спросил:

— А с нами что?

— Тебя в электротехнический цех, а меня — на производство мостов.

Видя моё удручённое состояние, Безруков тяжело вздохнул, похлопал меня по плечу и пошел в цех — за два дня было необходимо проделать огромный объем работы, и времени рефлексировать не было. Однако я остался на месте наедине с моими расстроенными мыслями. Весь мой, казавшийся безупречным, план пошёл прахом. А ведь идея была очень хороша, вот только я не учёл, что это только для меня ясно, что в зимней кампании наличие снегоходов принесет неоспоримую пользу. А местным военным и промышленникам сейчас кровь из носу нужно максимально увеличить выпуск автомобилей, при этом польза снегоходов сейчас, когда на улице тридцатиградусная жара, кажется весьма и весьма спорной. Это называется «изыскали резервы». Ну что тут ещё сказать? Я дебил.

Усиленно потрудившись, мы за два дня выполнили все поставленные задачи, закрыв производство и четвертого числа с утра я приступил к работе в электротехническом цеху простым слесарем. В мои задачи входил ремонт неисправных автомобилей выпущенных с конвейера. При выявлении проблем с механикой ремонт делали на месте в сборочном цеху, а при неисправности электрики машину тащили к нам. Брака у готовых машин обнаруживалось довольного много, отчего я трудился не покладая рук.

Рабочие будни слились в серый поток одних и тех повторяемых же действий — осмотрел, прозвонил тестером, выявил неисправность, поменял неисправный узел или кабель, проверил и пошел на следующий автомобиль. Домой я появлялся только чтобы поесть и поспать. Персонального автомобиля к дому, разумеется, больше не было, да и Безруков добирался своим ходом, мы иногда с ним пересекались в рейсовом поезде. Машина ведь у него была служебной, а после начала войны это посчитали излишней роскошью, направив автомобиль в РККА. Все личные машины и мотоциклы также подлежали мобилизации.

Одиннадцатого июля после обеда меня вызвали в к партком. Прямо на выходе из столовой ко мне подошел незнакомый паренек и передал бумажку с текстом, написанным от руки: «Ковалеву А.И. срочно явиться в партком кабинет Љ4». Пока я шел к заводоуправлению, то терялся в догадках, что от меня понадобилось парткому? Неужто решили меня в партию принять? Ну так эти вопросы, насколько я знаю, на уровне цеховых организаций решаются.

Дойдя до нужной двери, я постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел. Там, расположившись вокруг одного стола заваленного бумагами столом сидели трое: Филимонов Федор Петрович — один из секретарей заводской партийной организации, женщина средних лет, чье имя я не помнил, но знал, что она работает в отделе кадров, и незнакомый мне пехотный майор. Такой состав заседающих явно указывал на то, что вечер перестаёт быть томным.

— Ага, Андрей Иванович! — Филимонов вышел из-за стола и пожал мне руку, — Вот, прошу любить и жаловать! — Представил он меня, обращаясь к остальным присутствующим, — Ковалев Андрей Иванович, дважды орденоносец, комсомолец, спортсмен и изобретатель! Воевал в финскую, где заслужил «Красную звезду» а до этого в составе польской армии против немцев, и, надо сказать, немало им крови попортил, за что и «Красным знаменем» награжден! Да не дергайся ты так, — это он сказал уже мне, увидев, как я напрягся от разглашения секретной информации, — Здесь у всех допуски к гостайне, да и чего сейчас уже скрывать? Садись! — он указал мне на свободный стул, а сам вернулся на свое место и продолжил, испытующе глядя мне в глаза, — Ты, случаем, не писал заявления заявления с просьбой отправить тебя на фронт добровольцем?

— Нет, не писал, я ведь так думаю: если я там нужен и без заявления призовут, а ежели я нужен здесь, то пиши — не пиши, не отпустят. Так чего бумагу переводить?

— Вот, сразу видно рассудительного человека, а то завалили заявлениями, — он кивнул на ворох бумаг на столе, — спасу нет! Так значит, — продолжил он, — У Вас нет никаких возражений против направления в действующую армию?

Вот интересно, какая реакция будет, если я скажу, что категорически против? Думаю, лучше не проверять.

— Разумеется я всегда готов принять участие в защите нашей страны! — произнес я, встав со стула и демонстративно вытянувшись по стойке смирно, и изо всех сил демонстрируя энтузиазм.