Елена Горелик - Стальная роза
– Мама там, – когда парнишка понял, чего от него хотят, слабо улыбнулся и кивнул в сторону двери. – Стирает одежду. Можно я спрошу её?
Тогда он почувствовал первый укол стыда. Ну, конечно же, что ещё должна сделать культурная женщина, как не позаботиться о чистоте тела и одежды? Особенно после болезни… Мальчик тем временем, поправив на себе сползающее покрывало, постучал в дверь. Что-то сказал матери. Та ответила, и в её голосе послышалось волнение. Да, ему это наверняка не показалось.
– Мама сейчас… выходить… выйдет, – учтивым тоном проговорил мальчик, тщательно подбирая слова.
Покрывало опять сделало попытку сползти с его плеча, и Юншань снова ощутил неловкость: он заметил на мальчике рубашку его матери. Ту самую, что была на ней в день боя, слишком большую для ребёнка.
Тихонько стукнул отодвигаемый засов, и госпожа, отчего-то смущаясь, показалась в двери. В глубине клети за её спиной смутно белела рубашонка её сына, висевшая на натянутой между столбами верёвке, а чуть дальше – и вовсе исподнее. Госпожа порозовела и пролепетала слова приветствия, да так тихо, что он её едва расслышал.
Запах влажной одежды ударил в нос, и мастер Ли мысленно обругал себя самыми распоследними словами. Женщина была вынуждена натягивать на себя аккуратно зашитое и выстиранное, но непросохшее одеяние не потому, что спешила выйти к хозяину дома, а потому, что ей больше нечего было надеть.
Получив предписание отправляться в приграничный городок, мастер собрался в дорогу основательно. Пришлось покупать телегу и волов, чтобы погрузить имущество семьи и самим не идти пешком. А госпожа с сыном? Что у них было в заплечных мешках? Судя по их невеликой толщине, лишь самое ценное. Наверняка шкатулка госпожи, кошель с деньгами и мешочек со снадобьями. Важные документы: ведь западные люди знают грамоту и ведут документацию, не совсем же они варвары. Какие-то вещицы мальчика. Что-то памятное, возможно, семейные реликвии. Но из одежды у госпожи и её сына осталось лишь то, что было на них. Всё прочее пришлось бросить. Стало быть, он не ошибся в своих выводах: госпожа действительно не пустилась в дальний путь по своему произволению, а бежала, спасаясь от смерти. Где уж тут таскать за собой мешки с одеждой? И – глаза его не обманывали – сейчас ей было невыносимо стыдно выглядеть оборванкой в глазах хозяина дома.
Не ей, а ему должно быть стыдно – за то, что раньше не сообразил. Мужчины вообще редко проявляют сообразительность, когда речь идёт о женских тряпках. Но если гость в чём-то остро нуждается, долг хозяина позаботиться о нём.
Вернее, о ней. Смущённая благодарность госпожи была ему лучшей наградой.
Когда стресс схлынул, и она посчитала возможным разобраться в мешанине чувств и эмоций, выяснилась пара вещей, которые заставляли задуматься. Пять лет она жила заботами о сыне, работой и памятью о муже. Редкость по нынешним временам, но за это время она ни разу даже не подумала о пресловутой личной жизни. Потеряв любимого человека, она потеряла всякий интерес к ней. Сын и работа. Работа и сын. И никаких глупостей. На неё обращали внимание, пытались так или иначе завязать близкие отношения, но всё впустую: после смерти Димы она словно перестала видеть других людей «в цвете», все казались плоскими, чёрно-белыми и на одно лицо, как на экране древнего телевизора. Она действительно настолько любила мужа. Тоже редкость по нашим временам. Быть может, второй причиной такого холодно-равнодушного отношения к личной жизни стало строгое воспитание, данное матерью. Маму, в свою очередь, в крайней строгости воспитала бабушка, что, учитывая её происхождение, выглядело необычно. Ведь прабабушка-то была официанткой в питейном заведении и, мягко говоря, легкомысленной особой. Она даже затруднялась сказать, кто, собственно, был отцом её дочери. Судя по бабушкиной метрике и указанной в ней дате – ноябрь тысяча девятьсот сорок второго – Яниным прадедушкой, скорее всего, был какой-нибудь скучающий по своей фрау немецкий зольдат. Уж как прабабка выкручивалась после того, как немцев выгнали из Тарту, неведомо. Но дочь ушла из дома в день своего четырнадцатилетия, поселилась в общежитии при техникуме и более с матерью не общалась. Видимо, бабушка Римма так боялась увидеть в собственных дочерях хоть тень характера её беспутной мамаши, что воспитала их в пуританской строгости. А те уже отыгрались на своих детях. Впрочем, Яна не раз мысленно благодарила мать за это.
Но сейчас… Мастер Ли в её глазах был ярким и «объёмным». Живым. Тот миг, когда они ощутили своё единство и поняли его без всяких переводчиков, сразу поставил всё на свои места. Но дьявол кроется в деталях. Они не на необитаемом острове живут, и здесь существует масса традиций, которые не стоит нарушать. К примеру, Яна почему-то была почти уверена, что мастер навестит её в гостевом флигельке. Если не в первый же вечер, то в один из последующих. Даже пришла к выводу, что не станет возражать против его визита. Но он не решился переступить через некие правила, о которых ей ещё только предстояло узнать, чем и заслужил её неподдельное уважение. Не всякий на его месте был бы настолько честен с женщиной, согласитесь. Тем не менее Яна выскребла из памяти всё, что помнила о брачных обычаях Китая. Здесь, кажется, не зазорно иметь и жену, и наложниц. Да, но рядом с мастером Ли не наблюдалось женщины сопоставимого возраста. Из особ женского пола в доме обитали только бедно одетая старуха, скорее всего, ещё его самого нянчившая, да малявка Сяолан, дочь. Значит, вдовец, и давно. Его взгляды, его неловкие попытки объясниться с ней куцым набором уже изученных слов, его подарок – платье. Яна понятия не имела, как здесь выглядело ухаживание, и имело ли оно вообще место в этих краях, но это было именно оно. Ошибки быть не могло.
Значит, судьба распорядилась именно так? Хорошо. Если и жить с кем-то, то лучше с любимым. Иначе она не могла.
Желая хоть как-то отплатить ему добром за добро, Яна прибиралась по дому, мыла посуду, готовила. Словом, заметно облегчала жизнь старой служанке, попутно разучивая новые слова и кулинарные рецепты. «Спасибо», «пожалуйста», «сходить на рынок», «сварить рис», «поджарить рыбу с овощами» – по ходу дела слова запоминались лучше, чем если бы пришлось учить их в институтской аудитории. Понемногу стена непонимания подтачивалась ручейком познания, и в ней уже проглядывали солидные бреши. При общении с соседями, только-только обжившими свои новые дома, и просто случайными прохожими на рынке требовался почти такой же набор слов: «спасибо», «пожалуйста», «сто лет жизни». И самые магические, нечасто применяемые, но безотказно действовавшие: «Я пожалуюсь господину сотнику». После них даже особо наглые персоны, особенно солдаты из крепости, умеряли свой пыл. Раз уж чужеземка сумела освоить эту фразу, стало быть, сумеет и пожаловаться, с неё станется.
А главное – не забывать кланяться, да не кому попало, а в соответствии с табелью о рангах. Здесь это не форма унижения, а норма поведения. Особенно для женщины.
Лето перевалило за середину, пожелтевшая степь звенела под белым от жары небом. Речушка, у излучины которой примостился на холме форт, обмелела. Приехавшие ещё по весне крестьяне уже успели вспахать несколько крупных наделов, и сейчас эти куски земли выделялись высокими всходами с красными верхушками. Гаолян неприхотлив, и растёт даже в сухой степи. Будет, будет у поселенцев на эту зиму и зерно для лепёшек, и силос для немногочисленной скотинки. Да огородики вскопаны и засеяны репой, да куры гуляют по дворам. Кое-кто умудрился привезти живые саженцы сливы, правда, старики сомневались, что они здесь примутся. Иными словами, колонисты, несмотря на несхожесть коренного Китая – окрестностей Жёлтой реки – и монгольской степи, старались перенести сюда частичку своего привычного мира.
А мир был многолик, и строящийся форт Бейши убеждался в этом всё чаще. Его ведь не просто так здесь поставили, а для охраны торговых людей, шедших из Китая и в Китай. Здесь проходил один из многочисленных рукавов знаменитого Шёлкового пути, северный. Яна видела большой гостиный двор, который мысленно именовала не иначе как караван-сараем: уж больно много там бывало гостей в чалмах и халатах. Чаще всего, конечно, приезжали «культурные» кидани и маньчжуры-мохэ, но те старались в форте не ночевать, им своих юрт вполне хватало. А вот персы и арабы мелькали как бы не чаще странноватых тангутов, хотя чего им делать на северном маршруте. Или другие небезопасны?.. Из Китая шли торговые караваны, везшие фарфор, чай и шёлк на север и запад, то есть к степнякам, в те же Персию, Аравию, Северную Индию. В Китай везли жемчуг, драгоценные камни, ювелирные изделия, благовония, предметы искусства, дорогое оружие вроде знаменитых дамасских клинков, знаменитые персидские блюда редкостной красоты… Да много чего везли, в обе стороны, в том числе и запретного. Но самой массовой статьёй импорта были лошади. Степняки не только кожи и меха предлагали на продажу, но и табуны крепких выносливых коняшек. А иноземцы, если ветер судьбы проносил их мимо Кашгара, привозили великолепных коней-«персов», которые в Китае именовались «небесными». Купить такую лошадку мог разве что принц или богатый вельможа, но раз везут товар, значит, есть и спрос.
