Намбандзин - Александр Васильевич Чернобровкин
— А это плохое оружие⁈ — показав аркебузу, удивленно произнес он.
— Это кухонный нож, а я научу вас делать катаны и умело пользоваться ими, — усмехнувшись, привел я сравнение.
— Тогда тебе нельзя пока входить в деревню. Подожди возле ворот, пока я сообщу о твоем предложении дзёнинам, — церемонно поклонившись, пообещал Като Данзё.
Наверняка все обитатели деревни знали, что к ним идет намбандзин, и уже видели европейцев, но это не помешало им разглядывать меня, как диковинного зверя, но относились с почтением, не щупали и зубы не заставляли показывать.
Судя по тому, как быстро вернулся Като Данзё, уговаривать старших товарищей не пришлось. Меня поселили в небольшом домишке неподалеку от ворот. Судя по затхлому запаху, в нем давненько никто не жил. Предполагаю, что это был гостевой дом для деловых партнеров, прибывавших на переговоры. Видимо, случалось это очень редко, дзёнины сами ездили к клиентам. Спал я на жестком татами, укрываясь толстой дерюгой. Меня обслуживала старуха из соседнего дома. У нее было важное достоинство — говорила только тогда, когда без слов уж совсем никак. Да и о чем говорить с каким-то намбандзином⁈ Утром и вечером старуха приносила еду и воду для мытья и раз в неделю обстирывала. Пища была в основном вегетарианская с редким добавками в виде пресноводной рыбы. Мне такая не шибко нравится, поэтому часто охотился и сам запекал добычу на углях. Варить ее было не в чем. Может, у кого-то из деревенских все-таки имелся бронзовый котел, но я не видел, а сами не предлагали, и мясо у меня не брали: не кошерная для них пища. Ел я, сидя на раскладном стуле, какие любят японские полководцы во время сражения. Им не положено махать катаной и погибать. Они сидят на вершине холма и наблюдают представление, как зрители с галерки. Хотя иногда встречаются непрофессионалы, которым при попадании в плен приходится совершать ритуал сэппуку.
Это торжественное название харакири, причем ковыряния кинжалом в кишках может и не быть, хватает одного прикосновения в районе живота, и в этот момент лучший кореш пленника сносит ему голову катаной, причем так, чтобы она повисла на недорубленном куске шеи. Если голова коснется земли, покойник будет посмертно опозорен, и если не поцарапает живот, то это не ритуальное самоубийство, а тоже стыд и срам. Правда, не думаю, что убитый будет сильно и долго огорчаться по этому поводу.
Почти все время с раннего утра и до позднего вечера я проводил на площадке для тренировок. Первую половину дня аборигены учили меня, вторую — я их. Мне помогал Като Данзё, который быстрее и доходчивее — кулаками — вбивал навыки ученикам.
Первый этап моего обучения состоял из физической подготовки. Меня учили бегать, прыгать в высоту и длину с шестом и без него или с помощью небольшого переносного трамплина, ползать по-пластунски на дистанцию пара километров, бесшумному движению по лесу, полям и дорогам, в помещениях боком, чтобы контролировать ситуацию в обоих направлениях, маскировке, рукопашному бою. Поскольку я занимался в молодости каратэ, многое уже знал, что сильно удивило моих наставников. Они-то были уверены, что эти знания передаются только внутри кланов из поколения в поколение. Предлагали освоить местный вариант дельтаплана из вощеного многослойного шелка и рисовой бумаги, но я отказался. Боюсь высоты. Хватит мне лазания по стенам, отвесным горным склонам и высоким деревьям с помощью сюко (лазательных когтей для рук) и ашико (для ног) и без них.
Во время второго этапа меня обучили пользоваться самым разным оружием, начиная с обычного камня и палки и заканчивая нагинатой («длинный меч», местный вариант глефы — полуметровый изогнутый клинок разной формы на рукояти метра полтора-два). Многим холодным оружием я владел не хуже аборигенов, каким-то — катана, кинжал, копье — лучше и обучал их, а местные изобретения осваивал, так сказать, с нуля. В число последних входили хаси (палочки для еды); сюрикэн, который имел разную форму, чаще заточенной монеты, шпильки для волос или дротика длиной сантиметров десять-двадцать и весом около ста грамм, чем звезды; нунтяку (нунчаки, короткий ручной цеп), с которыми у меня не сложились отношения в будущем; кама (серп) и его модификация кусарикама (с прикрепленной к рукояти цепью, на конце которой гирька); соломенная шляпа с вплетенными по ободу лезвиями; тэссэн (складной веер с острыми спицами); какуте (перстень с одним или несколькими шипами, направленными внутрь, а перед нанесением удара — наружу); фукибари (духовая трубка); неко-те (наперстки с когтями — вариант сюко, которое тоже использовалось, как оружие); макибиси (металлические шипы, один из которых при падении всегда направлен вверх, чтобы проколоть стопу человека или копыто лошади; на Руси назывались чесноком); араре (шарики диаметром два-три сантиметра с длинными иголками, разновидность макибиси, которые по несколько штук швыряли в лицо или использовали для поджогов, обернув горящей промасленной тряпкой и броском втыкая в стену или потолок); тэккэн (кастет). В общем, все это оружие было маленьким, легко спрятать, или похожим на бытовые, сельскохозяйственные предметы, не вызывающие подозрения. Также меня научили делать яды из подручных материалов и пользоваться ими. Во время изготовления из местной ядовитой жабы я чуть не убил сам себя.
Дальше был курс маскировки, организации засад, внезапных нападений и последующего отхода. Меня учили избавляться от погони, в том числе принимать неестественную позу умершего, а если уж попался, умей освободиться от пут и сам свяжи человека так, чтобы не смог сбежать. Но в плен лучше не попадать. Самураи уничтожали синоби с особой жестокостью. Медленное опускание в сосуд с кипящей водой было заключительным пунктом пыток, до которого доживали не все.
Меня учили слышать звуки, недоступные уху обычного человека, отличать один от другого, вплоть до разницы между хрустом ветки под ногой, лапой или копытом. Меня учили видеть то, что не замечают другие, и не обращать внимания на то, на что пялились все. Меня учили слиться с толпой, стань никем, в первую очередь не похожим на человека, представляющего опасность. Превратись в крестьянина, идущего на городской рынок, фокусника, музыканта, монаха… Ты гладкое зеркало, которое отражает все предметы, но не обнаруживает себя. В тебе видят своё отображение и не обращают внимания на зеркальную поверхность. Растворись в окружающем мире, стань его самой неприметной частичкой. Избавься от всех чувств и перестань думать. Ты ничто, тебя нет. Такое состояние называется мусин (вне разума).
При моей нетипичной
