Прусское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович
Фельдмаршал Меншиков знал, о чем говорил — воевал в Поморье, корпусами командовал, тот же Штеттин и Штральзунд в осаду брал. Все вдоль и поперек изучил — зело понятлив и сметлив.
— Тебе бы, мин херц, не только все побережье под себя подмять надобно, но и славян со всех земель германских сюда собрать. Немчики ведь их гнобят бесконечно, тебе признательны будут вечно, и наш язык живо освоят — похожи они. И не ляхи, «вольностями» погаными не испорчены, и наши будут с потрохами, солдаты и моряки добрые получаться.
Петр задумался — раньше о таком и не помышлял как-то, но теперь, поглядывая на стоящий в устье Одера флот под Андреевскими флагами, в голове забурлили мысли. Меншиков, как тот змий искуситель, продолжал возбужденно говорить, великими помыслами охваченный.
— Ежели тут славян всех соберем воедино, то силу немалую обретешь, государь. Эту речку немчура Одером называет, а испокон веков у славян она Одрой была. А Эльба Лабой, а Берлин вообще без изменений таковым остался. А тот же Бранденбург, как мне сказывали переиначенный Браннибор, то есть «бор брани» — слова то какие похожие.
— Э, Данилыч, тебя куда понесло — ты на что намылился⁈ Там славян нет, вывели всех подчистую, то вотчина теперь курфюрстов — не по зубам нам такое. А вот насчет Поморья ты прав, герцогство тьфу, плюнуть и растереть, а вот княжество вполне подходяще, токмо не простое. Как тебе такое, «светлейший», по плечу? Хочешь стать Великим князем Кашубским⁈ Так будешь им — пока же назначаю тебя наместником земель этих! Обустраивай и народом нашего корня заселяй, и чтоб немчинов тут было намного меньше, пусть как в Ливонии, чуть-чуть. Но главными приказными их в любых делах не ставь, наших продвигай и местных. А пришлых пруссаков, кто мне присягу откажется дать — изгони, пусть идут куда хотят, пока корнями своими здесь не укрепились. Нам они тут совсем ни к чему!
От несказанного изумления у Александра Даниловича отпала челюсть, но он умел мгновенно собраться. От грандиозности озвученного монархом плана нахлынуло возбуждение, куда большее, чем при сотне тысяч ефимков, уворованных во время «негоций». И хотя прохвост был изрядный, происхождение такое, никуда не денешь, но служил Петру истово и храбро, живота не жалея и разделяя планов громадья своего венценосного друга. Да и честолюбие имел безмерное, и унынию никогда не предавался, постоянно поддерживая своего «сердечного друга» в такие моменты, когда от отчаяния у того опускались руки и накатывала тоска. Так и в этом мае случилось, когда им Алешка злокозненное учинил, их с приверженцами из страны изгнал, заставив лютеранство принять. Однако если к вопросам веры все давно относились наплевательски, но вот поражение привело в несказанное уныние. И только Александр Данилович не потерял своей неуемной энергии и оптимизма, даже всех богатств лишившись — ведь пока есть силы, и года отнюдь не преклонные, жизнь можно начинать сызнова. И не ошибся — завоевали острой шпагой себе новое будущее.
— Мин херц, пруссаки здесь чужие, всего два года только правят! Вон, ворота открыли, боятся, что мы здесь побоище учиним, да и весточку о разгроме их Фридрикуса уже получили, обороняться не будут!
Меншиков знал о чем говорил — Штеттин сдался без боя, все городские ворота были раскрыты. Пруссаки бежали с захваченной шведской провинции, жители, как водится, переметнулись на сторону победителей, видя многочисленные корабли под знакомыми флагами. Вот только раньше представить вряд ли могли, что их сюзерен король Карл получит сильного союзника в лице вчерашнего врага. Впрочем, «герр Петер» перестал быть московским царем, став королем отторгнутых от Швеции двух провинций, к которым с нынешнего дня добавит третью.
— Каролус свое получит, я так мыслю — за Пруссию вцепится, а еще ему Вармия и Данциг нужен. Пусть берет, не жалко, если потребуется, то от Кенигсберга легко откажусь. Неважно в пользу какого короля — прусского али шведского, пусть меж собой спор решают.
Петр Алексеевич усмехнулся, по заблестевшим глазам монарха Меншиков понял, что «сердечный друг» принял решение. И тут же вставил свои «пять копеек», имея собственный интерес.
— Штральзунд нужно выпросить у шведов, и остров Рюген — это ведь в старину славянская Руяна. Доходов шведам эта провинция не приносит, одни расходы, зато мы все побережье на себя возьмем. Выкупить или выпросить, мин херц надобно — датчане и голштинцы оттуда сбегут, если уже не удрали. А так ты все поморские земли под свою руку примешь!
— Фридрикуса побить вначале надобно, и хорошо растрепать, чтоб в отчаяние впал и сговорчив был.
— Так побьем, чего тут — одну армию то он уже потерял, а вторая, которую соберет, пожиже будет. Да и Карлуша свейский на него зело озлоблен, сцепятся насмерть, а мы как раз к шапочному разбору и подоспеем. А займем Берлин, мир подпишем, но на своих условиях. И возьмем только то, что пруссаки мечом завоевали, чужого нам не нужно, окромя Мемеля.
— Не хочешь его отдавать, Данилыч?
Петр подначил своего наперсника, все прекрасно понимая — через город шла вся хлебная торговля Литвы. Но тот воспринял царские слова серьезно, и тихо произнес, стараясь чтобы никто не услышал.
— Вслед за Пруссией нужно короля польского свергнуть, в Саксонию изгнать, и второй «Потоп» ляхам устроить. Мемель опора крепкая — Курлянское герцогство наше полностью станет, когда с двух сторон стиснем, а там твоя племянница во дворце сидит. Заодно все земли жмудинские отобрать у Литвы — там чухонский народец, полякам и литвинам враждебный и диковатый. Инфлянтское воеводство тоже отобрать — это часть ливонской вотчины, а она полностью твоей должна быть. Вот тогда держава будет!
Меншиков сглотнул, побледнел, еще раз покосился — опаску держал, чтоб не подслушал кто. И тихо произнес:
— Ты с Алешкой примирись, мин херц — на хрен нам в Москву возвращаться, здесь намного лучше. Зато если за ляхов втроем примемся, в клочья раздерем, с большим прибытком будем…
Пройдет немного времени и король создаст из пруссаков и бранденбуржцев сильнейшую армию в Европе. И она своей воинственностью приведет всех соседей в уныние…
Глава 13
— Поручик Васька Чернышев с сержантом Дениской Игнатьевым в полку своем Бутырском склоняли других своих однополчан к измене тебе, государь. Дабы тебя от престола навечно отвратить и на него посадить отца твоего, коего анафеме предали по обману злодейскому. А потому патриарха следует с престола пастырского свести и в монастыре на цепь крепкую посадить в келье, на хлеб и воду, и замуровать оную. А столбовых бояр за измену царю Петру Алексеевичу, казням предать без всякой жалости.
Князь-кесарь говорил глухо, слова звуками отлетали от каменных стен подземелья. Шел розыск, теперь Алексея тесть ставил в известность о полученных результатах. А они его озадачили не на шутку — несколько десятков служивых, в основном дворяне и однодворцы — младшие офицеры, сержанты и капралы — составили тайный комплот. И решили переворот организовать, посчитав молодого самодержца самозванцем. Да и не в одном полке таковые были, заговор за какой-то месяц охватил дюжину полков, расквартированных и в самой Москве с предместьями, так и в окрестностях.
— Что-то их так много, Иван Федорович? И столь быстро организовали сей заговор? Может, специально им поручение было от известных персон остаться и в доверие втереться?
— Если бы так, государь, я бы в беспокойство не впал. За тебя все сражались в Преображенском, по доброй воле, сам знаешь — тогда никого не принуждали. Сами сбились, и быстро — в походы вместе хаживали, там друг, сват, брат — многие меж собой связаны разными веревочками. Только нашлись среди них те, кто в Преображенский Приказ сразу же донес о «слове и деле государевом». Вот тогда я приказал схватить трех, на кого указали, а как на дыбу всех подвесили, и сыск вести начали, вот тут многое раскрылось. Вовремя успели, если бы промешкали, то плохие дела начались бы — они своих сослуживцев на выступление подбивали. Сейчас у меня больше сотни злодеев в подвалах сидит, но виновных половина, остальных взяли по оговору. Сам понимаешь — лес рубят, щепки летят!
