+Трудно быть замполитом - Бебель
Надо их отвлечь, что ли.
— Ну, раз у нас тут перепись идиотов начинается, то и меня запишите. Меня Замполит зовут.
Девицы притихли.
— Чем-чем полит? — бледную аптекаршу так и распирало от ехидства.
— Это сокращение. Полностью звучит как: заместитель командира роты по воспитательной работе.
Называть нормальное имя решительно не хотелось. Оно осталось где-то там, в пробитом горле Коллет. Отчего-то во снах мне кажется, что последними словами она пыталась произнести именно его.
Глупости, наверное. Последствия грибочков.
— Не обманываешь? — спортсменка тщетно пыталась не смеятся. — Уж больно чудно звучит…
— Ой, брось! Напротив, ему подходит. Самое то для персоны, что не наблюдает разницы меж Солнцем и белкой. Довелось слышать, как он про ядра говорил?
Половину утра аптекарь пытала меня дурацкими вопросами, пытаясь скинуть с пьедестала «самого умного». Видать, ее сильно задело, что брюнетка так высоко ценит мое мнение.
— Ты спросила, почему Солнце светит, и я объяснил про термоядерный синтез. Какие, блин, белки?
— Вот-вот, Самполит отличное имя для того, чья пища для ума является кашей в голове. Ядро внутри солнца… Оно что, орех?
— «Зам», а не «Сам»…
Слыша, как аптекарь издевается над несчастным мной, на лице брюнетки проскочила тень улыбки. Как и ожидалось, чужое унижение помогло ей забыть собственное. И хорошо, а то точно бы дамочку о дерево размазала.
Какое-то время шли молча, покуда впереди колонны не раздался голос Пегги:
— Замналит!
— Не налит, а полит! Нарочно, что ли?
Брюнетка ничего не ответила, а только присела на корточки у векового дуба, разглядывая что-то на земле. Еще на подходе я ощутил запах крови.
— Мужчина. — констатировала аптекарь, оглядывая мешанину тряпья, заляпанную кровью. — Совсем свежий.
Труп настолько обглодали, что оставалось только гадать, как ей удалось определить половую принадлежность.
Пегги взяла в руки погрызенную кость и осмотрела ее с таким обыденным видом, будто это палка:
— Откуда он здесь? Один, посреди леса...
Я пожал плечами. Все было слишком очевидно.
— Оттуда же, откуда и мы.
— Из женского лона? — предположение Пегги повергло всех в шок. — Эй, пошто таращитесь?! Все люди оттуда!
— С крепости он, извращенка! То есть, кхм. Ты может не видела, но во время бунта одному бандиту удалось сбежать. Как мы теперь может видеть, не особо далеко.
Из-за стюарда путь на дорогу ему оказался заказан и он, как и я, решил скрыться в лесу. У дураков мысли сходятся.
Оружия не видно, кострища тоже… Похоже, оттого волки нас и не тронули — нашли «перекус» попроще.
— Что же… — аптекарь закончила рыться в тряпье и воровато сунула в рукав медную монету. — Раз мы выяснили, что простушке ведомо, откуда берутся дети, мы можем…
— Отдай плащ.
— А? Стой, всерьез? О, нет-нет-нет, быть сентиментальным за мой счет не выйдет!
— Отставить! Мы оба знаем, что плащ не твой. И копать могилу слишком долго. Короче, раздевайся!
Аптекарь с надеждой взглянула на Пегги, но та и ухом не повела. Сетуя на качественную выделку, дамочка сняла и протянула плащ:
— Беспечные сантименты. Все равно кости растащат, хоть в дюжину плащей оберни!
— Похороны не для мертвых, похороны для живых.
— О-о-о, еще один философ на мою несчастную голову…
Накрыв изорванный манекен, что еще вчера был человеком, я молча застыл над телом.
Да, он был бандитом и, наверное, тем еще говнюком, но все же. В конце-концов, в чем разница между нами? Я думал о высоком, но из-за меня погибли Коллет и тот тощий работяга в крепости. Он думал только о себе, но благодаря нему мы живы. Наверное в этом есть какой-то символизм, один убийца накрывает другого плащом их общей жертвы… Хотя не, это меня с грибов кроет.
— Как бы… — Пегги чувствовала себя не в своей тарелке. — Хочешь что-то сказать, да? В память о покойнике?
— А че тут скажешь. Даже имени не знаем… — на ум пришли слова, сказанные одним сослуживцем. — Мертвые остаются мертвыми, думать надо о живых.
Так себе речь, но хоть что-то. Коллет не досталось даже этого.
— Добавь еще, что очень благородно заставлять живых мерзнуть для согрева мертвых…
— Ты тоже нас спасла. Ты и твое огниво. Чтобы ты там не творила в крепости, я все равно тебе обязан.
Сам не знаю, говорил ли я искренне, или чисто чтобы забраться под кожу столь необходимому мне аптекарю, заставив ее испытать чувство вины вперемешку с благодарностью. Наверное, что-то среднее. За столько лет вранья и притворств я уже подзабыл, что значит испытывать настоящую злость или благодарность.
Не ожидая от меня такого поворота, дамочка притихла.
Спортсменка избегала смотреть на мое изуродованное лицо, но все же не удержалась и одобрительно потрепала за плечо:
— Идем, нечего стоять, корни пускать. Надо воды сыскать. Пить охота да и твоя рана снова гноится. К тому же, кажется я видела кроличий помет, где-то неподалеку должна быть норка…
Пегги заняла место впереди колонны, а скисшая дамочка устроилась позади, ворча про щедрых дураков. По прошествии часа, уже на привале у найденного родника, она вдруг заявила:
— Серина. Меня нарекли Сериной. И, если ваше скудоумие утомит меня до смерти, то вы оба, будьте любезны, подготовьте речь покраше. А теперь, сядь прямо и не трепыхайся! Швы неровные, надо сызнова и при свете дня…
Уже зная, к чему все идет, спортсменка встала позади, крепко удерживая на месте.
Твою-ж мать-то, чтоб я еще хоть раз кому-то «спасибо» сказал…
***
День следовал за днем, а лес все не кончался. То редел, то сгущался, и тянулся будто бесконечно. С каждым утром аптекарь все больше походила на нас с Пегги, — цветастое платье стало серым от грязи, сапоги истрепались, в железных волосах виднелись грязные пятна.
Скудные припасы, что она притащила с башни, окончательно иссякли, а брюнетка физически не могла прокормить сразу троих, сколько бы птичьих гнезд не разорила.
— Три дня! — цедила сквозь зубы аптекарь, прихрамывая на стоптанный сапог. — Три дня тому назад мы должны были выйти на Жемчужный тракт! К сему моменту я должна была быть уже в Хребте, а не в… Проклятье, я даже не знаю, где мы!
— Как бы… Мы чуть сбились и…
— Мы не сбились, мы заблудились! И ты, да-да, именно ты тому виной!
