Давным давно была... (СИ) - Колесов Василий

— А воюю давно, как немцы пришли.

— А живешь…?

— Как придется. То — в лесу, то — в деревнях.

— Ну, давай, Серёнька, пойдем к нашему начальству, расскажешь, где был, что видел…

— А в отряд примите? Я вас давно уже ищу. Не с пустыми руками приду. Есть оружие, патроны, гранаты …

— Ну…, - Соколов сдвинул шапку с красной лентой на лоб и почесал затылок. — Что примут в отряд, не обещаю, но выслушать — выслушают.

Через два часа Серёжка сидел под навесом, около штабной землянки, и отвечал на расспросы командира партизанского отряда «Борец».

— Говоришь, на засаду нарвался?

— Да, товарищ командир. Хорошо, что кто-то из немцев не выдержал и начал стрелять раньше времени. Подпустили бы метров на тридцать поближе и… и все.

— То, что все, то это точно, Серёнька. — командир партизанского отряда повернулся к разведчику. — Соколов! А ведь немцы засаду не на мальчишку приготовили. Да, Соколов, ты говоришь, что стреляли долго?

— Долго, товарищ командир.

— Сергей, а где стрелять так научился??

— С лета стреляю… Как немцы пришли.

— Ну и как воюешь? — В голосе партизанского командира Серёжке послышалась издевка.

— Воюю, без вас обходился, могу и еще обойтись… Знаете же, что принесли из моего тайника оружие и документы… И я его не с грядок в поле собирал….

— Ну-ну, не кипятись. Ты лучше расскажи, где успел пострелять?

— Ну, где… У Орехова… у Лосеничей… у Стожен, у Боричевичей….

— У Боричевичей? Это где кто-то недавно роту немцев положили?

— Почему кто-то? Я и положил… — Серёжка сказал об этом как о само собой разумеющемся.

— Брат, ну тут ты заливаешь! — удивился Соколов. — Не мог это сделать один человек, а тем более мальчишка!!

— Но я-то сделал…

— Ну-ка, рассказывай поподробнее, — потребовал командир отряда «Борец».

— Чего рассказывать-то? — Серёжка посмотрел на партизан. — Выбрал место на обрыве над дорогой, потом бросил 14 гранат по колонне немцев. Они так и не поняли, откуда на них сыпятся гранаты…

Прошло несколько дней, и командир отряда «Борец», которого все звали «Папаша», отчитывал Серёжку.

— Серёнька Батькович! Ну-ка иди сюда! Ты что же это творишь, а? Опять сбежал с разведчиками!

— Товарищ командир, да не могу я сидеть у костра, чистить картошку и котлы мыть…

— Не может он, видите ли! Тебе, который годок-то пошел, а??

— Опять, началось. Сколько лет, сколько лет… А фрицев сколько я положил?

— Я тебе не фриц какой-нибудь, а командир отряда! И дел у меня больше нет, кроме как уговаривать некоторых мальчишек выполнять свои обязанности! Почему Петрович, которому четвертый десяток и который охотится с младенчества, чистит картошку, а некоторые нет. Кто будет бойцов кормить, я тебя спрашиваю! А я тебе объясню… Вот Петрович понимает, что сытый боец лучше воюет…

— А где он сейчас сытый — то? — Серёжка прислушался к урчанию в животе.

— Ты мне это, зубы не заговаривай! Еще такое повторится — отправлю в деревню! Связным будешь. Там не побалуешь… Партизанов! И что-то ты, Серёнька, подзабывать стал, кто командир партизанского отряда?

— Не… не забыл. Только котлы чистить и дрова рубит — не мое… А связным, это хорошо! Когда ребята приходят, рассказывают, что им там всегда что — то с собой в дорогу поесть дают…

В Минске.

Максим пришлось развернуться и идти с беженцами обратно, и, через некоторое время, он добрался до города Барановичи. Там он и остался жить у одного деда, деда Матвея, который партизанил еще в Гражданскую войну. Жили они в старой хибаре около городского рынка. Дед, несмотря на свои 60 с гаком лет активно помогал подпольщикам. Вместе с дедом им помогал и «внучок», ставший курьером. Ходил в окрестные села — деревеньки, добирался и до Минска…

В Минск Макс ходил на явку, которая была в районе Дрожжевого завода на улице Ворошилова. 25 октября ему не повезло, он пришел, передал шифровку, но скоро начинался комендантский час, и подпольщики его не отпустили. А следующим утром весь район был оцеплен фашистами.

— Дядя Миша, облава? Мне надо уходить? — Максим начал быстро собираться.

— Не суетись. Если обложили, то уже не выскочим. Сейчас к соседке тебя отведу, у нее пересидишь…

В подъезде уже раздавался гулкий топот сапог и удары прикладами в двери. Начали стучать и к ним…

— Спокойно, это просто облава. Ты мой племянник — все как договаривались: пугайся, плачь, показывай страх. Все — я открываю!

Всех жителей выгоняли на улицу, они толпились с одной стороны, а с другую сторону занимали немецкие солдаты.

— Не немцы это, литовцы, из 2 батальона вспомогательной службы. Звери… — тихо сказал Максиму дядя Миша.

По улице вели трех человек в окружении десятков фашистов. Мужчину, девушку и парнишку. На груди у девушки висел плакат, написанный на немецком и русском: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам». Перед ними бегал фотограф и все снимал с разных ракурсов. Максим заметил, что руки паренька были связаны проволокой… И тут он понял, что развязывать его не собираются, значит ведут на казнь. Первой повесили девушку… Подождали, сфотографировали ее агонию, заставляя смотреть, что ждет оставшихся подпольщиков… Надевая петлю на шею парнишке, офицер — палач, из 2 батальона вспомогательной службы, снял с него кепку, а потом, издеваясь, надел на снова…

Максим еле дождался окончания казни и разрешения вернуться в квартиру дяди Миши.

Максим лежал на кровати и смотрел в потолок. Он пытался вспомнить, как звали этого паренька.

— Максимка, лучше поплачь, легче будет… — посоветовал дядя Миша.

— Дядя Миша, а как их звали?

— Максимка, я не знаю. Да я просто не могу знать все подпольные группы. Да и не нужно мне это. Вдруг, если попаду к фашистам, что-то лишнее сболтну?

Максим знал, что подпольщики разбиты на пятерки и знают только свою группу. Но Максим же помнил, что кто-то в школе готовил доклад об этом пареньке, он видел фотографии этой казни в интернете, он помнил из доклада, что его имя установят по фотографиям только через 20 лет после Победы… Он пытался вспомнить те фамилии, которые слышал из докладов о пионерах — героях…

На следующее утро, не сомкнув глаза, продумав всю ночь, уходя с явочной квартиры, открыв дверь, Максим услышал, как переругиваются два пацаненка, лет 6-7-ми на лестничной площадке:

— Лешка — лысый, Лешка — лысый…

— Сам беззубый и щербатый! Володька — щербатый! Зубы сперва отрасти! Максим застыл, повернулся к дяде Мише, обратно шагнул в квартиру, прикрыл дверь и тихо сказал:

— Дядя Миша! Передайте нашим, чтоб знали: вчера казнили семью Щербацевичей. Мужчина и девушка — не Щербацевичи, не помню, как их звали, а вот парнишка — Володя Щербацевич… чуть старше меня — ему было 14 лет, почти 15.

— Максимка, откуда ты знаешь?

— Просто запомните, Щербацевичи, из госпиталя. Откуда знаю — не скажу. Это не важно…

В Барановичах.

После возврата из Минска, главным делом своей борьбы с фашистами Макс стал считал не передачу шифровок и расклейку листовок, а диверсии, которые он проводил вместе с другими, такими же как он сам, мальчишками. Многих мальчишек он знал, но только один, Алёшка, понимал его с полуслова. Его родители, как рассказал бывший учитель, а теперь один из руководителей подполья Валерий Дмитриевич, у которого жил Лёшка, погибли во время бомбежки. Только с Лёшкой чувствовал себя Максим в безопасности, когда проворачивали очередную пакость для немцев: резали провода, прокалывали шины у их машин, подсыпали в бензобаки песок. Если получалось — по хитрому подкладывали гранаты…

Странный был какой — то он, Лёха. Как-то он внезапно спросил Максима:

— Тебе сколько будет в 20… - надцатом?

Максим опешил от такого вопроса.

— Дожить ещё надо…А тебе?..

— Сейчас не знаю… А дожить нам надо! А если нет, то… ладно, посмотрим. Собрался? Погнали наши городских! Как всегда, на три — пятнадцать.

Через 40 минут начинался комендантский час, надо было успеть. Ребята расположились на крыше здания напротив немецкого офицерского казино. К казино уже подтягивались группки желающих отдохнуть от трудов и тягот службы.