Никогда не было, но вот опять. Попал - Алексей Николаевич Борков

— Зачем это вам?

— Что зачем?

— Расписка эта вам зачем?

Вот блин спросил! Я и сам не совсем понимал, на кой хрен мне его расписка. Я тут полчаса несу всякую пургу, чтобы сбить с толку, ну и покошмарить бедного еврея, имея целью срубить с него немного бабла, что ой как непросто. Пухляш оказался довольно крепким орешком и как только я снижал градус отмороженности, он тут же отыгрывал очки.

Конечно, я мог бы окончательно запугать его, но мне был нужен этот хитровыделанный еврей. А для этого его нужно было не только кошмарить, но и намекать на некие преференции в случае наших дальнейших и взаимовыгодных отношений. Расписка должна стать для него неким порогом между, бандитским наездом, причем с обеих сторон и почти джентльменским торговым соглашением. Эта, по большому счету, ни к чему не обязывающая бумажка должна дать ему и мне хотя бы тень некой юридической обоснованности наших дальнейших договоренностей. Но я не стал рассказывать обо всех этих хитросплетениях и, решив подпустить еще большего тумана, сказал стараясь придать своим словам нарочитую значительность:

— Во всяком деле должен быть порядок.

Тот еле заметно скривился, но видимо боясь вызвать новую волну не контролируемой ярости, не стал акцентировать свой скепсис насчет порядка. Я же, помолчал немного и, твердо глядя ему в глаза, заявил:

— Уважаемый господин Гуревич, я предлагаю забыть наши довольно мелкие разногласия и начать наши, надеюсь взаимовыгодные отношения с чистого листа.

У того видимо шумело в голове как от выпитой водки, рюмки-то были не маленькими, так и от того кошмара, который я ему устроил. Потому он вначале не врубился и, глядя на меня глазами беременной коровы, молчал.

— Таак… — Протянул я. — Видимо химиотерапия не помогла. А может доза мала? Михаил Исакович вы себе еще из графинчика плесните. Вон он стоит — графинчик-то. С рюмочкой рядышком. — Указал я на стол.

Гуревич мутным взором прошелся по столу, оглядел рюмки, графин, тарелку с плюшками, камни, которые так и лежали на столе, потряс головой и спросил:

— Простите! Что вы сказали?

А молодец толстяк! Почти мгновенная адаптация. Надо мне осторожней с ним. А то сам не замечу как все «непосильным трудом» награбленное отдам, да еще и должен останусь.

— Да я, собственно, предлагаю забыть все эти мелкие недоразумения, что между нами случились. Подумаешь: вы меня пытались убить, я вам хотел горло перерезать. Ничего страшного. Дело-то житейское. Пусть это останется в прошлом. У меня, знаете, еще есть немного брюликов, да и зеленые камушки имеются. И я бы хотел их куда-нибудь пристроить, к нашей с вами обоюдной пользе. Как вы на это смотрите уважаемый господин Гуревич?

Тот некоторое время помолчал и, окончательно взяв себя в руки, произнес:

— Я уже вам говорил, что в нашем городе такие бриллианты сбыть затруднительно, то же самое касается и изумрудов, тем более еще не обработанных.

— Ой не парьте мне мозг. Никогда не поверю, что у вас нет связи с Питером или Москвой.

— А расходы на перевозку! А еще расходы на безопасность. Путь-то далекий и всякое может случиться.

— А еще чиновникам надо отстегнуть, попам занести, полиция опять-же. — Задумчиво добавил я. Потом спросил:

— Неужели в городе нет людей, которые могут себе позволить дорогие вещи?

— Богатые люди у нас есть, но это по большей части купцы. А они люди прижимистые и деньгами почем зря не сорят. Они их в оборот пускают.

— Понятно! — Пробормотал я.

Похоже не врет ювелир. Барнаул конца девятнадцатого века, городишко небольшой и пристроить не честно заработанные брюлики, здесь мне будет затруднительно. Хотя, что это я. Если нет на что либо спроса, нужно этот спрос создать.

Вспомнилось, что видел в интернете фотографию молодой Матильды Кшесинской и очень удивился, что такое нашли в ней великие князья, с цесаревичем во главе. По мне так коряга корягой с лицом хитрой стервы, а они на перебой передавали ее друг другу и бриллиантами обвешивали.

А брюлики ребята где брали? Конечно же у ювелиров покупали. А у нас тут и брюлики есть и ювелир в наличии. Нет лишь Малечки Кшесинской. Но что такого из ряда вон ценного скрывала у себя под подолом эта польская еврейка? Наверняка и в нашей глуши можно отыскать вполне симпатичных девиц «с низкой социальной ответственностью». Тут главное как подать даму. А не замутить ли в Барнауле «Кафе-шантан» с пением и плясками, где эти самые дамы под веселую музыку высоко задирают ноги и визжат, а жирные купцы, потея, пытаются разглядеть чего это они прячут у себя под пышными юбками. Идея интересная. А не впарить ли ее продошливому еврею? Начал издалека:

— Уважаемый господин Гуревич вы немецкий язык знаете? Не знаете! А идиш? Я конечно не специалист в области языкознания, но читал где-то, что идиш это почти немецкий. Не так? Ну значит соврали. Я к чему это! Есть такая толстая, но очень умная книга на немецком языке — «Капитал» называется. Не читали? Нет. А зря. В этой книге автор, некий Карл Маркс, очень хорошо про деньги написал. Разложил подлец по косточкам, что такое деньги и откуда они берутся. Так вот там в книжке говорится, что если на ваш товар нет спроса, то его, спрос, то есть, нужно создать.

Гуревич с обалделым видом уставился на меня. Похоже дядя скоро совсем кукухой поедет от такой моей начитанности. Ухмыльнувшись, я продолжил:

— Вижу господин Гуревич, что вы совершенно не в курсе современных экономических воззрений. Ну а в Париже-то вы хоть бывали? Не бывали? А зря! Прекраснейший город. Побывайте при случае и обязательно посетите там заведеньице одно. «Мулен руж» называется. Там девушки поют и танцуют. Танец такой у них интересный — «канкан» называется. Ноги высоко задирают и подолами трясут, а богатенькие господа им под подолы заглядывают. Пытаются, знаете, разглядеть чего они там такого прячут под юбками. Не разглядев, девиц тех ангажируют и брюликами одаривают, чтоб значит, те показали все, что у них есть.

Я замолчал и стал со значением смотреть на бедного еврея, который похоже окончательно уверился в моей ненормальности и тихонько помалкивал, боясь рассердить неуравновешенного бандита, за которого меня принимал. И надо признатся основания у него были. Нехилые такие основания. Полюбовавшись на понурую