Галина Гончарова - Аз есмь Софья
И то сказать — вроде как пигалица, но как держится! Как говорит! Иногда и не скажешь, что ей еще пятнадцати нет… Кто ж ее посмеет выставить?
Вроде бы и не место девке на родах, да еще с туркой своей чернявой пришла, а поди, запрети. Когда и царица, матушка, руку к ней тянет, остаться просит…
Софья успокаивала Любаву, гладила по голове, отирала пот, поддерживала при схватках — и хмурилась. В родах она разбиралась слабо, из опыта у нее был только роддом, в котором она рожала своего сына, но верная Лейла, глядя на царицу, качала головой.
Бедра широкие, а вот сил родовых маловато. Долго рожать будет… Тут Ибрагим надобен.
Софья только головой покачала. Ибрагим… кто ж его пустит во время родов к царице? И так не продохнуть было бы от бабок, нянек, мамок, богомолиц и прочей шушеры… царевна принудительно половину повыгоняла. Нагло подходила, спрашивала: «Ты чем тут занимаешься?» и если выяснялось, что полезного труда от дамы не дождаться — выгоняла оную за дверь. А что?
Пусть там молятся!
Алексей Михайлович удалился в церковь. Тянулись часы.
Лейла мрачнела. И к вечеру первого дня честно сказала Софье:
— Надо Ибрагима звать. Сами мы не поможем, а она и не разродиться может…
Ибрагим тоже был в Кремле, как и Софья. Но вставал вопрос — как его протащить в мыльню, где рожала Любава.
Ответ нашелся быстро. На беднягу навертели кучу тряпок, напялили платок, раскрасили лицо и Софья лично провела его, объявив, что это известная в Дьяково повивальная бабка. А как еще?
Ибрагим посмотрел на мучающуюся царицу, осмотрел ее живот, потом ощупал что-то у нее внутри — и кивнул.
— Знаю я что с ней такое. Меня и тому учили, мой отец лекарем известным был… Ежели б меня тогда эти звери не украли, я бы с ним работать стал. Я ей сейчас дам одну настойку. Будет не так больно. Потом ребенка надо будет поворачивать и вытаскивать. Он крупный — и поперек лег, так она долго не разродится, а все слабеть будет…
— Чем эта настойка опасна?
— Дите сонным будет…
Софья отмахнулась.
— Но выживет?
— Должен…
В голосе Ибрагима звучало сомнение. Софья вздохнула. Вот такой выбор. Ежели Любава сама не разродится — погибнет и она, и ребенок. Плохо.
Ежели сама разродится — все равно возможны осложнения. Но тут ее крайней не сделают.
А ежели они помогать ей начнут, да вдруг что случится — тут Симеон отыграется… да и плевать! Софья приняла решение достаточно быстро. Любава была ее человеком. Дать девчонке умереть или ждать у моря погоды — не выход. А значит…
Ибрагим — он ведь тоже — её. И если она не станет доверять своим людям… да, не на сто процентов, но сейчас он может сделать лучше! Так пусть делает!
Софья не знала, что сейчас в церкви, где молился Алексей Михайлович, состоялся разговор между ним и старцем. И разговор достаточно жесткий.
Симеон ведь тоже молился… за то, чтобы царица родила тридцатого числа.[27]
Естественно, Алексей Михайлович сильно разозлился.
— Ты, старец, царице смерти желаешь? Два дня в муках рожать?!
— Не желаю я зла ей. Но ежели сын твой. Государь, родится тридцатого — воссияет над ним великая звезда…
— А мать его умрет в страшных мучениях, так что ли?
Примчавшийся по вызову сестры Алексей Алексеевич также пришел в церковь поддержать отца — и с налету атаковал Симеона. Впрочем, хитрый старец не растерялся.
— Не умрет она! Суждена ей будет жизнь долгая…
— Ты это на звездах прочел… астролог? — Случайно или нет, Алексей Алексеевич произнес последнее слово так, что получилось «астроолух». Хотя Софья к данной профессии относилась без особого пиетета, повторяя брату, что звездам до людей дела нет. С тем же успехом можно и по урожаю брюквы гадать — уродилась крупнее на третьей грядке, значит, заморозки придут. А если на пятой — так у бабки Маланьи всенепременно кобель на гулянки сбежит. Естественно, мальчишка усвоил отношение сестры — и теперь трепал несчастного старца, да так, что только пух и перья летели.
— Государь царевич, звезды…
— Говорят тебе, что жена батюшкина умереть должна во время родов? Двое суток мучиться — это ж кто выдержит!
— Государь царевич…
— Тебя бы на это время под плети положить, да сечь, как у царицы схватки начнутся. Посмотрел бы я на тебя… с-старец.
Симеон принял вид несправедливо обиженного, но сказать ничего не успел. Алексей Алексеевич подхватил царя под руку.
— Пойдем, батюшка. Я тебе сейчас отвара травяного налью, дабы ты чуть успокоился, настоечки на пустырнике накапаю… И не волнуйся за Любушку, ежели Соня с ней — ничего плохого не случится.
— Так ты в сестре уверен…
Алексей Михайлович чуть нехотя, но подчинялся сыну, принимал чашку с настоем, смотрел, как сын наливает себе то же самое — и только потом отвечает.
— Нет, батюшка. Не все в Сонюшкиных силах, но точно знаю, что для своих родных она в кровь расшибется…
— А ежели покажется ей, что новое чадо тебе соперник?
Симеон таки подполз — и не утерпел укусить. Видимо, переполнилась чаша терпения. Сверкнул глазами, взмахнул широкими черными рукавами рясы, выпрямился, на посох оперся, чтобы внушительнее вышло. Увы… у Алексея он вызвал ассоциацию только с самцом голубя-сизаря который важно расхаживает на крыше. Алексей же Михайлович и вовсе на него не взглянул, поскольку сын весь вид загораживал.
— Не посчитает ли она жизнь младенца платой за твое благополучие?
Вот тут Алексей Михайлович вскинул голову, словно не веря своим ушам, но обрушиться на наглеца — ты в чем царевну упрекать вздумал, борода козлиная?! — не успел. Алексей Алексеевич расхохотался так, что светильники вздрогнули, а бояре, кто слышал — шарахнулись в разные стороны. Весело, заливисто, откинув назад голову… и словно сломал зловещие чары, наползающие на людей.
— Да ты в уме ли… астролух? Чем мне меньшой братец соперником станет?! Ему еще вырасти надо, мне ж семнадцать лет! Не соперник он мне, а помощник, а случись что — так и преемник. И Софья лучше меня о том знает. Да и я… случись со мной что — лучшей сестры, чем Сонюшка я бы никому не пожелал. Она жизнь положит, а из мальчика государя вырастит! Или ты о своем предсказании? Дескать, великим государем чадо сие станет?
Судя по кислой мине на преподобном личике… Но Алексей видел и то, как проясняются глаза отца — и рванулся в атаку. Дальше, до конца, растоптать негодяя! Чтобы не смел болтать своим языком поганым где попало и кому не надо!
— Да ежели и станет — или ты и государство ему предсказал? Глядишь, он в Швеции воссядет, или на троне Османов, или вот Крым отвоюем у них… да мало ли что и как случиться может! Не-ет, ты либо из ума выжил такое говорить — либо на царевну зло умышляешь!
И все это уверено, с натиском, звонко, громко… пусть все слышат, пусть знают…
— И то верно… — Алексей Михайлович встал рядом с сыном. — Детям своим я как себе верю, никогда меж ними раздора не бывало. А ты меня хочешь заставить в чаде своем усомниться? Не много ли на себя берешь, старец? Да и случись что не так во время родов — все в воле божией! Ежели Любава пожелала, чтобы Сонюшка рядом была — значит, доверяет она моей дочери. И та все сделает, чтобы доверие оправдать…
— Верно, отец…
Алексей Алексеевич положил руку на плечо отца. Поддерживая, показывая, что тот не один. И припечатал Симеона, вовсе уж добивая…
— Иди-ка ты отсюда, пока палками не погнали… пророк непризнанный. И там, за стенами Кремля можешь сколь угодно тебе молиться, чтобы царица мучилась, а царевна семью свою предавала. Да и обо мне помолиться не забудь, а то не дай Бог, к братцу привяжусь, вместо того, чтобы подушкой младенчика накрыть — вдруг он угрожать мне вздумает. Младенцы-то они и описать могут…
Симеон сгорбился.
Это был проигрыш. Вчистую. Нагнетать обстановку теперь не удастся, к царевичу его точно не подпустят, стоит только царице узнать о его предсказаниях, особенно о первой их части, а о второй и не вспомнят. Да и царь смотрит, как на что-то очень неприятное. Может, Симеона со двора и не погонят, но сейчас лучше уйти.
Не просто так.
В храм.
И молиться у всех напоказ.
— Прости ему, Господи, ибо не ведает…
— Бог тебя простит, — припечатал напоследок Алексей Алексеевич — и отвернулся, уводя за собой отца, усаживая и приказывая сменить чашу — отвар-де остыл, пока тут некоторые пытались на царицу беду накликать…
Симеон плюнул с досады, оттертый засуетившейся челядью и боярами — и ушел молиться в храм. Пусть! Вот через два дня они увидят, да еще как увидят..!
Не успели.
Два дня Ибрагиму не понадобилось. Снадобье действовало отлично. Любава чуть расслабилась под его действием, а мужчина осторожно повернул ребенка и принялся его вытягивать. Даже в полусонном состоянии тело царицы стремилось вытолкнуть из себя чадо.
