Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич
— Хорошо, командир! — засмеялся Лукин и повернулся к Коту. — Стрелять будешь?
— На сто шагов из пистолетов не стреляют! — недовольно сказал он, расстегивая фасонистую кобуру. — Ну-ка, Веселый, подбрось эту одороблу!
Тыква взлетела в воздух, оглушительно грянул кольт, и она разлетелась вдребезги, желтые ошметки рассыпались по земле, как мозги из чьей-то ненавидимой головы. Босые мальчишки быстро собирали куски тыквы в подолы — видно, мамки послали: их сварить можно…
— Вот так мы стреляем! — похвастал Кот. Настроение у него улучшилось.
— Так ты ж в монету обещал? — усмехнулся Семенов, привычно вешая маузер на бок.
— Важна не победа, а участие! — дипломатично сгладил конфронтацию Буцанов. — Считаю, что оба победили! Нет возражений?
— У меня нет! — пожал плечами Семенов.
— И у меня, — согласился Кот.
— Еще бы гурду вашего хлопца попробовать, — добавил он, отыскивая среди зрителей Пшенкина.
— На ком пробовать собрался? — тот услышал, подошел поближе.
— Взять свинью и рубануть! — вмешался Веселый. — Сначала гурдой, потом обычной шашкой…
— Откуда тут свиньи, дорогой товарищ? — урезонил клюквинца Буцанов. — Видишь, детишки даже мишень на кашу собирают… Зря тыкву испортили, надо было в подсолнух палить…
— Ну, тогда вывести какого-нибудь контрика в поле, и пусть бежит, а его догнать и рубануть, — предложил Кот. — По-баклановски, до пояса!
Окружающие перестали улыбаться. Между конниками «Беспощадного» и клюквинцами сразу возникла стена отчуждения.
— Какого «контрика»? — холодно спросил Семенов. — Откуда здесь «контрики»? Это наши люди, угнетенные крестьяне!
— Брось, командир, — махнул рукой Веселый. — Они все, как редиска: снаружи красная, а поскреби — нутро белое!
— Слушай, гад, а давай ты побежишь, а я тебя до бедра рубить стану! — завелся Пшенкин. — Как тебе такое, понравится?!
— А разрубишь до бедра? — оскалился Веселый.
— Разрублю!
— Ну, может еще случай и представится, — сплюнул Веселый. — Только вряд ли!
— Подождите, товарищи, кого рубить?! — строго вмешался Дементьев. — Своего товарища, красноармейца? Что-то я не пойму, товарищ комиссар, к чему разговор идет!
— Дурацкий разговор вышел, — примиряюще сказал Буцанов. — С двух сторон дурацкий! Чего вы сцепились? А ну-ка, пожмите друг другу руки!
Пшенкин и Веселый без особой радости обменялись рукопожатиями. Семенов на это смотреть не стал — повернулся и ушел по своим командирским делам.
— Ну, вот и хорошо, — успокоился Буцанов. — Пойдемте, отдохнем, потом у нас праздничный ужин запланирован. Даже мясо будет!
К удивлению комиссара, остаться на праздничный ужин Дементьев отказался.
— Вернуться лучше затемно, — пояснил. — Мало ли шатается по окрестностям контры и несознательного элемента. Слышали, целые хутора вырезают?
— Да остались бы, комиссар, — по-свойски сказал Весёлый. — Чего нам эта контра? Сами перекрошим кого хошь! Погудели бы с братишками…
Но Дементьев оказался неожиданно твёрд — и, похоже, ему удалось вспомнить фамилию Весёлого.
— Помнишь, что товарищ Клюквин приказал? Всё, товарищ Самохин, хорош хороводить. Едем.
Упоминание Клюквина сразу привело бесшабашных приятелей к повиновению, и они беспрекословно отправились седлать коней. Перед отъездом Дементьев зашел к Семенову.
— Приезжайте завтра к нам, — сказал на прощанье, впервые посмотрев комэску «Беспощадного» в глаза. — Пусть ваши богатыри с нашими силами померяются! Думаю, дело это правильное, как с боевой, так и с политической позиций.
— Я тоже так думаю! — отчужденно кивнул Семенов.
* * *В Ореховку Семенов не поехал, рассудив просто: «Раз Клюквин ко мне не явился, то и мне к нему ехать не след». Отправил с призерами Буцанова, вроде баш на баш.
Они вернулись после полудня, но втроем, без Пшенкина.
Комэск заметил приближающихся всадников в окно — не торопятся и лица вроде бы не встревоженные — вышел в большую комнату, встречать. На сердце почему-то было беспокойно.
— Пшенкин где? — спросил Семенов, как только они вошли, не дожидаясь доклада.
— Первое место там занял, — ответил Буцанов. — В пух и прах, хотя там тоже, знаешь…
Комэск мрачнел, слушая, как явно растерянный, но старательно сохраняющий солидность при бойцах Буцанов уходит от ответа.
— Пшенкин, спрашиваю, где, — негромко, но с хорошо слышимой угрозой в голосе повторил комэск.
Адамов смотрел в пол — похоже, он, как и командир эскадрона, в полной мере осознавал серьёзность ситуации. «Жаль, что ты из бывших, — подумал Семенов. — Назначить бы тебя взводным».
— Да он с Веселым и Котом напился, к вечеру приедет! — Буцанов упрямо старался сохранить шутливый тон. — Тебе Клюквин привет передавал.
— Пусть он приветы свои в ж… себе засунет! — взорвался Семенов.
На хозяйской половине тут же хлопнула дверь: кто-то поспешил оградиться от бранных слов и надвигающегося скандала.
— Ты почему пьянку допустил? — перешёл комэск на сдавленный шепот. — Ты почему своего бойца оставил?
— Так он же победил, имеет право отметить! — оправдывался комиссар. — Я его не у белых оставил, а у своих… Клюквин сказал, нормально всё будет…
Семенов обернулся к рядовым конникам:
— Вернуться в расположение!
Адамов и Вихрев, козырнув, ушли.
— Ты, Буцанов, с дубу рухнул, что ли?! — на лбу у Семенова дрожала вздувшаяся вена, желваки вздувались и опадали. — Ты что мне тут поёшь, комиссар?!
Буцанов и раньше видел комэска в таком состоянии. В прошлые разы это заканчивалось лобовой контратакой на превосходящие силы противника — или приказами о расстреле. Буцанов помялся и, шагнув к столу, уселся тяжело на лавку.
— Да что-то нашло, командир, — он опустил голову. — Пока с Клюквиным был, казалось, что и ничего такого… пусть боец отдохнёт…
— Ты понимаешь, что ты мне всю дисциплину, с таким трудом отстроенную, ломаешь?
— Прости, командир… Но он вернётся, никуда не денется…
Пшенкин объявился к вечеру, с разбитым лицом и без шашки.
Буцанов при виде его только крякнул и принялся торопливо перематывать портянки — что будет дальше, он уже догадывался.
— Докладывай по сути, — приказал комэск Пшенкину. — Коротко.
— Напоили, предлагали в карты играть на гурду, потом купить хотели, — самогонкой от казака разило за пять шагов, слова давались ему тяжело. — Я отказался, ну и вот!
Он задрал опухшее лицо.
— Виноват, командир, готов…
— Да вижу я, что ты готов! — оборвал комэск. — Только не в тебе дело! Ты весь эскадрон опозорил! Получается, что эти анархисты могут моих бойцов спаивать и избивать! Ложись спать, победитель!
В последнем слове прозвучала откровенная издевка.
— А мы поедем с этими гадами разбираться!
— Командир, как же так?! Я первым туда скакать должен!
— Остаёшься здесь, я сказал! Ты уже все, что мог, сделал!
Лукин молча тащил во двор седло и сбрую — седлать Чалого.
* * *До Ореховки было четыре версты. Поднятый по тревоге первый взвод, отделение «Ангела смерти» и две лучшие эскадронные тачанки, на кованых рессорах, с пулемётами на новых стальных рамах, добрались туда за полчаса. Уже смеркалось.
Штаб Клюквина долго искать не пришлось, первый же встреченный на улице мужик указал на избу с ярко горящими окнами.
— Да вон…
Одна тачанка наставила пулемет на входную дверь, вторая развернулась пулеметом вглубь села, контролируя подходы к избе. С карабинами наперевес конники окружили штаб.
Семенов спрыгнул на землю, накинул вожжи Чалого на забор и, махнув рукой, пошёл ко входу. Сидор с рукой на перевязи, «Ангел смерти» и четверо «ангелят», двое из которых были вооружены ручными пулеметами Шоша и Льюиса, спешились и двинулись за ним. Комэск ударил ногой в дверь, она распахнулась, грохнув о косяк. В сенях, развалившись на раскиданной по полу соломе, шестеро здоровенных мордоворотов в новой одежде — очевидно, личная охрана Клюквина, при тусклом свете керосинки играли в карты. Они были пьяны, но при виде ворвавшихся людей, хватая винтовки, вскочили навстречу.
