Шофёр - Никонов Андрей
Родственница из ОГПУ запаздывала. Мальцева обещала привести сюда самого Шпулю, тот «родственником» заинтересовался. Ковров заезжал к Светлане два раза, на обед. Всё это время Мальцева втолковывала Коврову подробности о коммерческом предприятии Гершина. Дела у того шли не очень, сам Гершин был личностью мелкой и жадной, такой за копейку удавится.
Светлана опоздала на полчаса, женщина быстрым шагом вошла в дверь в сопровождении двух мужчин. Гершин, невысокий пожилой мужчина, носил очки с толстыми стёклами в золотой оправе, под внушительным носом тонкой полоской чернели усики. Одевался он в тройку, с толстой золотой цепью карманных часов. В руках Гершин держал тросточку, в которой скрывался клинок. Носил он её для форса, потому что оружие не любил и пользоваться им не умел.
Второй человек с фотографии, Герман Радкевич, одевался в военную форму без знаков различий, и тоже был среднего роста, с привлекательной внешностью, которую портил уродливый шрам, шедший через всю щёку от уголка глаза до подбородка. Чем занимался Радкевич до революции, известно не было, в девятнадцатом он воевал в двадцать второй дивизии на Туркестанском фронте, и товарищ Фрунзе лично наградил его именными часами. После осады Уральска Радкевич пропал, появился в Казани три года назад, там же сел в тюрьму на четырнадцать месяцев за ограбление сберегательной кассы профсоюза, потом перебрался в Москву и прибился к Шпуле. При виде Коврова Радкевич едва заметно вздрогнул, но тотчас изобразил полное спокойствие.
– Какой тут беспорядок, Николя! – Мальцева приподнялась на цыпочки, чмокнула Коврова в щёку. – Когда же ты наконец откроешься? Позволь представить тебе товарищей Радкевича и Гершина.
– Вот-вот, дорогая, на днях, – Николай широко улыбнулся, протянул руку сначала военному, а потом нэпману. – Рад встрече. Чем обязан?
– Приглядываемся, – Гершин прошёлся по комнате, вороша тросточкой мусор, – у нас, знаете ли, есть кое-какой товар, а вы, товарищ Ковров, пользуетесь определённой репутацией. Светлана Ильинична вас рекомендовала, сказала, мол, Николай Павлович – человек здесь новый, а значит, среди московских коммерсантов затеряться может. И неплохо бы помочь.
– Всегда рад, – Ковров слегка поклонился, – но здесь о делах говорить неудобно, сами видите, беспорядок, и людишки шастают. Позвольте угостить вас, только заведений здешних почти не знаю, живу пока что в «Пассаже». Подскажете?
Радкевич как стоял столбом, надменно глядя вокруг, так и слова не сказал. Шпуля понимающе кивнул.
– В девять вечера в театре Тиволи, – слащаво улыбнулся он. – Светлану Ильиничну беспокоить не будем, а вы приходите, отсюда недалеко, на Оленьем валу. Хороший выбор, товарищ Ковров, место спокойное и непримечательное. Думаю, мы с вами поладим.
Ковров выпроводил гостей, стёр улыбку со своего лица. По фотографии сразу не вспомнил, слишком размытая была, а как живьём увидел – понял, что Радкевича он встречал раньше, при штабе то ли Преображенского, то ли Литовского полка в Петербурге во время войны, и звали этого господина совсем по-другому. То ли Азарин, то ли Розанов. Так бывало, вертится на языке, стараешься, вспоминаешь, и всё без толку, а потом само на ум приходит. И Радкевич его, Коврова, тоже узнал. О своих наблюдениях барон докладывать ОГПУ не собирался, каждый, по его мнению, должен был делать свою работу и не лезть в чужую.
* * *В утро среды гараж встретил Травина привычным гулом, стуком и скрежетом. Молодой человек загнал машину в ремонтную зону, вылез с водительского сиденья и потянулся – во французском авто спина сильно затекала, штееровские экипажи Автопромторга в этом отношении были гораздо удобнее.
– Давно ждёшь, Семён? – Сергей похлопал по плечу сменщика.
Пыжиков поглядел на карманные часы, пробормотал, мол, горбатого могила исправит, взял предложенную папиросу и закурил.
– Вот что ты за человек? – сказал он, затянувшись. – Неужели трудно ко времени приехать?
– Клиент жирный попался, вечером отвёз его со службы домой, а утром забрал ко времени, – выдал чистую правду Травин, – на чай дал два целковых, не пожмотничал.
Семён досадливо скривился. Впрочем, почти сразу лицо его разгладилось, и даже улыбка наползла. Потому что рядом появилась Серафима Олейник. Но не появление девушки его обрадовало, а то, что она сказала. Что вызывают Травина в милицию, в тридцатое отделение, к субинспектору Панову. Пыжиков подумал, что не важно, замешан Травин в каком-то преступлении или нет, подозрения будет достаточно, чтобы шофёра с позором уволили из гаража. Вот тут-то уголки губ поползли вверх.
– Ты что натворил? – Сима строго смотрела на молодого человека.
Травин развёл руками.
– Знать не знаю, первый раз о таком слышу. Прям сейчас пойду и выясню, может, подвиг совершил случайно, медаль дадут или грамоту.
– Эх, Серёжа, – машинистка укоризненно покачала головой, – вон какой вымахал, а всё как мальчишка. Когда уже за ум возьмёшься.
– Без твоей помощи, Симочка, – Сергей шутливо приобнял её за талию, легонько прижал к себе, – никогда. Ну и без твоей помощи, Пыжиков, хочешь обниму тебя по-братски и поцелую?
Пыжиков сплюнул, выбросил окурок и пошёл к кладовщикам. Настроение снова рухнуло вниз. Травин проводил его взглядом.
– Если завтра не вернусь, – с серьёзным видом сказал он, – значит, в острог замели, демоны. Но ты не беспокойся, я оттуда выберусь к воскресенью, и мы обязательно сходим на ваш пляж.
Сима покраснела. Пляж, о котором говорил Сергей, находился возле Кремля рядом с Большим Каменным мостом, прямо за Москворецкими шлюзами. Его облюбовали представители общества «Долой стыд», они загорали и купались голышом, одновременно устраивая лекции о пользе обнажённого тела. Женщина отдыхала там несколько раз, особого смущения от собственной и чужой наготы она не испытывала, но вот Травина немного стеснялась.
– Лучше в Сокольники на Олений, или просто погуляем по парку.
Сергей кивнул, он сам не горел желанием купаться в Москва-реке – в воду сливались стоки прачечных, фабрик и красилен, отчего она была мутной и неприятно пахла. В противоположность ей, Оленьи пруды ещё не загадили, и отдохнуть там можно было не только валяясь на траве.
– Сговорились.
Он чмокнул Симу в щёку и отправился в милицию, благо на велосипеде от гаража до пожарной каланчи было минут пять езды, с учётом завтрака максимум полчаса. Сергей не торопился, рассудив, что отдаться в руки правосудия он всегда успеет, а вот поесть шанс может и не выпасть.
Племянница Пилявского пришла аккурат к началу рабочего дня, а у Панова он начинался в половине восьмого. Елена Кольцова была дочерью брата Льва Пилявского, Станислава, умершего в двадцать первом, училась в Московском университете на факультете советского права и дурацких вопросов не задавала. Наоборот, рассказала всё чётко и по делу.
Её дядя преподавал по классу скрипки в музыкальной школе сестёр Гнесиных, которое ныне называлось Третьим показательным государственным музыкальным техникумом, а в свободное время давал частные уроки. В январе двадцать второго года дом, где квартировал Пилявский, уплотнили, а его самого переселили в комнаты старого жилфонда в Сокольниках. По словам Елены, Лев Иосифович был человеком прижимистым, деньгами не разбрасывался и имел кое-какие сбережения. Большую их часть он хранил в страховой кассе, а остальное, на неотложные расходы, дома в бумажных червонцах, приблизительно рублей триста. Кольцова знала сумму, потому что он выдавал ей каждую неделю по десять рублей, доставая из ящика стола несколько десятков бумажек и тщательно их пересчитывая.
Кроме денег, пропала серебряная шкатулка с золотой инкрустацией, принадлежавшая раньше её деду, серебряная солонка с позолотой и серебряные же ложки, все вещи – с фамильным гербом. Елена заранее нарисовала на листе бумаги ложку и солонку в виде слона, герб был похож на ключ, вертикальную линию пересекали две горизонтальные, и ещё одна линия отходила вправо внизу.
