Я вам что, Пушкин? Том 1 - Ричард Рубин
— Я даже из кинотеатра пару раз ушел, потому что думаю, что если еще просижу хоть две минуты, то начну орать «ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК, СЦЕНАРИСТ МУДАК»… ой, — осекся я, но не потому что стеснялся ругаться при дамах. А потому что понял, что кроме нас уже давно все молчат.
Кажется, я не просто свернул со скрипта, а выехал на асфальтоукладчике в чистое поле и начал прокладывать новую дорогу. Да уж, навык скрытности еще качать и качать. Я отхлебнул чаю, пытаясь смыть застрявший в горле комок, и покосился на Монику. Она смотрел на меня… с интересом, но удивленной не выглядела. Тут одно из двух — либо она плюс ко всему еще и потрясающая актриса, которой можно «Оскаров» пачками выдавать, либо незначительные отступления от сценария все-таки дозволяются. В последнее верилось не очень, но сегодняшний день уже с лихвой убедил меня в том, что невозможное возможно.
— Снимите уже комнату, — фыркнула Нацуки, — еще чуть-чуть — и вы прилюдно сосаться начнете.
— Н-нацуки! — ахнула Юри и попыталась стать незаметной. Получилось не очень хорошо, поэтому она опустила голову и снова принялась яростно накручивать на палец темную прядь.
— А ты сама-то что читаешь? — обратился я к ворчливой карлице.
— Не скажу, — насупилась она, — ты, господин романист, будешь смеяться.
— Ну что ты, в самом деле, — успокоила ее Моника, — мы здесь для того и собираемся, чтобы поддерживать друг друга и делиться тем, что любим.
— Совсем как алкоголики, — вырвалось у меня.
Снова четыре острых взгляда прожигают насквозь.
— Ну знаете, они тоже друг друга поддерживают, а иначе из рюмочной домой тяжело дойти. И делятся тем, что любят, потому что в одиночку бухать грустно.
Тишина. Такая, что слышно даже гул энергосберегающих ламп в коридоре.
— Странный у тебя дружок, Саёри, — наконец подает голос Нацуки, — но если уж мы об этом говорим, то я предпочитаю мангу. Манга — это, знаете, тоже литература!
Она произносит это с вызовом, как будто с этим утверждением кто-то собирается спорить. Желающих не находится, но я замечаю снисходительную улыбку Юри.
— Согласен, — говорю я, — не могу сказать, что прям большой фанат, но я как-то заценил несколько серий, и они ничего.
— «Ничего»? — взвилась она, — да что ты своим мальчиковым мозгом понимаешь? Наверняка читаешь только какую-нибудь муть про роботов, девок с большими сиськами… и… и… и роботов с большими сиськами, вот!
Я хохотнул, но про себя отметил, что был бы не прочь ознакомиться с таким… произведением.
— Нацуки, будь снисходительна, — усмехнулась Моника, — не все мыслят на таком уровне, как ты. Взять хотя бы для примера те стихи, которые я вчера нашла в твоей парте…
— Какие ст… А НУ ДАЙ СЮДА! — рыкнула Нацуки. Краски с ее мордашки хватило бы на все московские светофоры.
Моника невинно улыбнулась и допила чай. Нет, она определенно очень хитрая. Мне надо быть осторожнее. Мало ли что. Собственного персонажного файла у меня вроде нет по канону, но черт знает, вдруг она найдет возможность и это обойти. Все-таки президент, как-никак. А к этой должности обычно дохрена полномочий прилагается.
— Ты пишешь стихи, Нацуки? — спросил я.
— Пишу, и чего такого? — сегодня Нацуки явно сочла, что весь мир против нее и не собиралась от этой мысли отказываться.
— Ничего. Как по мне, это очень даже круто. Покажешь?
— Вот еще! — скрестила она руки на несуществующей груди, — я их не для чужих глаз пишу.
— Я с-согласна с Нацуки, — застенчиво добавила Юри, — э-это очень личный п-процесс, почти и-интимный. В стихах поэт изливает глубокие эмоциональные переживания, и поделиться ими — все равно что открыть другому человеку сокровенный уголок души.
— Красиво сказано, — похвалил я, — Юри, ты тоже пишешь, я правильно понимаю?
В ответ она просто кивнула. Видимо, глубокие эмоциональные переживания начались уже давно, может, еще до начала сегодняшнего собрания.
Снова повисло молчание, нарушаемое только чавканием. Теперь-то я и понял, почему нас пятеро, а кексиков на блюде было шесть. Саёри как раз отгрызла кремовому котику шоколадное ухо и прищурилась.
— Девочки! — провозгласила Моника, — И мальчик. У меня есть идея! К завтрашнему дню каждый из нас напишет стихотворение, а потом мы обменяемся ими друг с другом и почитаем!
Восторгов эта идея не вызвала ни у кого, а Юри и вовсе привела в ужас.
— Эй, ты разве не слышала, о чем мы только что говорили? Это. Слишком. Личное! — возмутилась Нацуки.
Но Моника и глазом не моргнула. Вернув на лицо профессиональную улыбку, она принялась вещать тоном отпетого инфоцыгана:
— Нацуки, так в этом и вся соль! Разве не здорово будет получше узнать друг друга?
— Мы и так прекрасно друг друга знаем, — не сдавалась коротышка.
— Мы-то да. А Гару?
При звуках собственного имени я немного вздрогнул. Все еще к нему не привык. Впрочем, может, повезет и привыкать не придется. Надеюсь, скоро Моника отпустит нас по домам — мне еще надо по соседям пройтись и на вокзал успеть. Времени не так уж и много, скоро вечереть начнет.
— А что Гару? — пожала плечами Нацуки, — кому-то здесь хочется получше его узнать?
Ауч. Вот щас обидно было, не буду лгать.
— Мне! — Саёри воздела вверх перемазанную кремом ладошку.
— М-мне, — присоединилась к ней Юри. Глаза поблескивали из-под челки.
— Да и мне тоже, — подытожила Моника. Смотрела она на меня при этом так многозначительно, что поджилки затряслись. Как удав, сожравший тридцать восемь попугаев. Да еще и мартышкой потом закусивший.
Оставшись в меньшинстве, Нацуки скуксилась.
— Да ну вас всех! Ладно, я в деле, — заявила она, — только учтите, никаких поблажек. Если у вас вместо стихов понос графоманский, я так и скажу, понятно?
Смотрела она при этом почему-то на меня, и от этого снова стало обидно.
— Превосходно, — хлопнула в ладоши Моника, — тогда решили. К завтрашнему собранию все приносим по одному стихотворению, а дальше…
— Стоп-стоп-стоп, — сказал я, — куда
