Звезда заводской многотиражки 3 (СИ) - Фишер Саша

— Ой, бедный Эдик, — ахнула Даша.

— Вот и невеста его так же посчитала, — хихикнул я, разыскивая на клавиатуре печатной машинки неожиданно потерявшуюся букву «К».

— Фу, злой ты, Иван, — фыркнула Даша, но тоже захихикала.

— На самом деле он легко отделался, — сказал я. — А если бы она согласилась? И потом каждый вечер бы клевала его в мозг, что вот, мол, Эдик, если бы я тогда выбрала не тебя, а ИванИваныча, то сейчас бы песцовую шубу носила. А ты на кролика полгода мне заработать не можешь. Как там в песенке? Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло.

— Рула-тэ-рула-тэ-рула-тэ-рула, — пропела Вера Андреевна. — Старая песенка, где ты ее слышал?

— Вчера мужики в пивбаре напомнили, — хмыкнул я, старательно стуча по клавишам. Все-таки, есть у печатных машинок какая-то магия. Набор текста получается гораздо более медленным, чем на компьютере, права на ошибку нет, приходится быть внимательнее. Ну и бить по клавишам приходится со всей дури, иначе буквы получаются блеклые. И если слабо нажимать, то копия через копирку не получается. Зато какое ощущение, ммм... Прямо акт творения на каждом листе. Чувствуешь всеми пальцами рождение шедевра...

У Феликса Борисовича дома была своя печатная машинка. Портативная ГДРовская «Эрика». Именно на ней я и и печатал финальную версию наших статей, когда мы уже вносили все правки и дополнения. Вот и сейчас я стучал по клавишам, а Феликс Борисович в стотысячный раз пересматривал фотокарточки Мишки из закорской психлечебницы. На самом деле, фотки получились совершеннейший отвал башки. Я не ожидал, что будет так круто. То есть, я знал, что Мишка — отличный фотограф. И что он непередаваемо крут, когда снимает обнаженную натуру. Из каждой своей натурщицы делает произведение искусства. Еще он был хорош в уличных зарисовках. С завода у него фотки тоже всегда получались отличные... Блин. Да он просто очень талантливый фотограф. И если я увидел в закорской психушке безнадегу и разруху, то он смотрел совсем на другое. На его фотографиях больница была совсем другой. Наполненной противоречивой красотой изломанных судеб, полных тоски и скрытого смысла взглядов, четкими линиями и резкой графичностью. Не знаю, как ему удалось. Смотреть на фотографии было жутко, но оторваться невозможно.

Теперь нужно было не ударить в грязь лицом, чтобы сопровождающий эти снимки текст был не хуже.

Рождение шедевра, да... Я с усилием клацнул клавишей «К». И точкой. Потом добавил еще две. Прожужжал валик, выпуская готовую страницу. Перечитал.

Ух... Пробирает.

Не слишком ли сильно для журнала «Здоровье»?

Я кашлянул, привлекая внимание Феликса, который все еще раслкдывал и перекладывал на столе глянцевые черно-белые прямоугольники фотокарточек.

— А? — встрепенулся он. — Ну что? Все готово?

— Вроде да, — я медленно кивнул, сложил четыре заполненных печатными буквами листа по порядке и протянул Феликсу. — Надо утром на свежую голову еще раз перечитать. Но сейчас мне все нравится. А вы что скажете?

Феликс протянул руку к листам в моей руке и замер.

— Иван... — прищурился он. — Я верно понимаю, что это тот самый перстень?

— Что вы имеете в виду? — спросил я. А, точно. Я же так и не снял кольцо со своей руки.

— Тот самый, про который вы хотели вспомнить, — Феликс взял листы, положил их к себе на колени, но читать не спешил, продолжал смотреть на меня. — Значит, вспомнить все получилось?

— По большей части да, — я вздохнул. Поморщился, потому что в голову опять влезли обрывки вчерашнего рандеву с бывшим другом и бывшей девушкой. — Во всяком случае, я его нашел. И теперь он снова у меня.

— Это хорошоу, — почти пропел Феликс, подвинул очки ближе к кончику носа и опустил глаза к статье. Водил взглядом по строчкам и продолжал бормотать. — Это очень хорошо, даже очень хорошо...

Он перечитал статью на три раза. Потом разложил листы поверх фотографий. Потом фотографии поверх листов. Движения его были ломаными и суетливыми. На лице — сияющее вдохновение.

— Ну что, Иван, мы с вами хорошо поработали, — наконец он поднял на меня глаза. Снял очки и принялся их протирать. — Даже не так. Мы все очень хорошо поработали. Изумительная статья, и просто потрясающие фотографии. Признаться, я даже в затруднении, какие именно из них выбрать. Пойду немедленно звонить редактору!

Он вскочил и бросился в коридор.

— Феликс Борисович! — я вскочил следом за ним. — Половина первого ночи!

— Ох, да! — он положил трубку обратно на аппарат. — Давай-ка ты укладывайся спать, а я еще раз перечитаю. Уснуть не смогу все равно. А утром позвоню.

Антонина Иосифовна аккуратно сложила бумаги в стопочку и положила на край стола. Мы все напряженно ждали ее вердикта. По ее лицу было сложно определить, нравится ей то, что она читает, или считает это ерундой, чушью и «все фигня, переписывай!» Она молча мечтательно улыбалась и смотрела в пустоту своим прозрачным фейским взглядом. Мы терпеливо ждали.

— А мы с вами молодцы, товарищи, — сказала она и поправила очки. — Замечательные материалы, номер можно отдавать в партком на рецензию. Иван, очень хорошее решение про советы и дружеское плечо, мне понравилось. Даша, интервью на мой вкус суховато, но блиц-вопросы в конце его очень оживили. Эдик... блестяще, как всегда. Пойдет на передовицу. Семен, а фотографии с матча по хоккею есть?

— Михаил обещал занести сегодня после обеда! — с готовностью отозвался наш спортивный корреспондент. — Мы с ним вмесе были на матче.

— Очень хорошо, — Антонина Иосифовна кивнула. — Замечаний больше у меня нет, Иван, ты сегодня хотел уйти пораньше?

— Да, — я кивнул. — Надо проведать одну знакомую. Завези ей фруктов или чего-то такого. Она недавно из больницы выписалась.

— Можешь идти, — редакторша медленно кивнула. Даша, прищурившись, посмотрела на меня. С подозрением. Ну да, конечно. Уже ревнует?

По дороге к бабушке я заскочил в кулинарию и купил четыре корзиночки с желтыми цыплятами к чаю. Понимаю, что она гораздо больше обрадовалась бы бутылочке горячительного, но нет. Плохая идея. Рабочий день еще не закончился, поэтому никакой очереди не было.

Заскочил на подножку уже тронувшегося трамвая и уселся на свободное место. Красота! Буквально через час в этом же трамвае будет не протолкнуться, а сейчас — всего-то десяток скучающих пассажиров покачивается в такт вагону. Напротив меня сидела молодая мамочка с киндером лет трех. Ребенок увлеченно отпечатывал на замерзшем стекле следы своих кулачков. Потом тыкал пальцами, чтобы получилось похоже, будто кто-то ходил по стеклу маленькими ножками. А его мама читала книгу. Я смотрел на нее в профиль и пытался представить, какой кадр из этого сделал бы Мишка. А еще у молодой мамы была такая же мохнатая шапка из чернобурки, как у Анны.

Я почувствовал укол совести. Все-таки, некрасиво получилось с этим моим вымышленным отцом-деятелем культуры. Анна меня больше этим никогда не попрекала, а я не напоминал. Но все равно было неудобно. Воспользовался ее тайной мечтой, и теперь делаю вид, будто так и надо.

Хочется как-то исправить положение. Анна ведь действительно фантастически красива.

Две разрозненных мысли сплелись в общий клубок. Озарение было настолько простым и ярким, что я начал хлопать себя по карманам в поисках мобильника. Молодая мамочка оторвалась от чтения и строго посмотрела на меня. Я виновато улыбнулся и притих. Мишка! Надо попросить Мишку устроить Анне фотосессию. С его талантом он сделает из нее настоящее божество. А потом эти фотографии можно будет отправить на какой-нибудь Мосфильм... Да черт с ним, с Мосфильмом! Я бы такое фото размером со стадион с удовольствием повесил бы у себя на стене.

Я так увлекся, представляя кадры с Анной в разных позах, что чуть было не проехал свою остановку. Перебежал дорогу перед буксующим старым мордатеньким москвичом. Перемахнул через металлическое ограждение. Чуть не уронил коробку с пирожными. Быстро свернул во двор к бабушке. Вроде бы, когда я звонил сегодня, Елизавета Андреевна сказала, что всех выгонит к чертовой матери до обеда еще. Заболивость развели, понимаешь. Знаем мы эту заботу. Она и сама отлично за собой может поухаживать, руки-ноги на месте.