Тьма. Том 6 - Лео Сухов

Тьма. Том 6

Пролог

— Начнём с вас! — царь посмотрел на Малую и Константина.

— Лично я помогала не так уж много, ваше величество… — заметила Мария Михайловна таким официальным тоном, что я как-то сразу понял: почтительность она, может, и изобразит, но исключительно чтобы не злить Рюриковича.

Видимо, плевать эта упрямая женщина хотела на царские награды.

Да и на самого царя. Слишком уж была обижена на власть за младшего брата, из-за идеальной структуры ставшего тёмным.

Даже обращение «ваше величество» Малая выговорила подчёркнуто правильно. Именно так, будто прямо сейчас обучала кого-то из студиозусов этикету.

И тем удивительнее оказалось то, что царь всё молниеносно заметил, но даже бровью не повёл. Только улыбнулся в бороду, а затем, чуть наклонившись вперёд, уставился в раскосые глаза Марии Михайловны.

— Как, бывает, хочется всех облагодетельствовать… Да, Малая? — негромко спросил он. — Вот есть у тебя сила, могущество, власть, деньги… А значит, ты можешь помочь десяткам тысяч несчастных. Спасти их от страданий, накормить, дать крышу над головой…

— И что же в этом плохого, государь? — старательно глядя мимо царя, вежливым тоном спросила проректор.

— А что в этом хорошего-то? — удивился Рюрикович, хлопнув ладонью по столу. — В мире нет ни одного человека, который осчастливил бы всех нуждающихся! За всю нашу историю был только один, кто мог это сделать. Однако даже он раздачу рыбы и вина устраивал единоразово. Ибо не ценят люди то, что им за красивые глаза, просто так досталось. За первую помощь они благодарят, за вторую — кивают, а на третьей — уже придираются, что помощь не та… Ну а если перестанешь помогать, не только обидятся, но и страшно рассердятся.

— И что, пусть умирают? Пусть страдают? — сдвинула брови Малая, но тут же, одёрнув себя, сменила выражение лица на более нейтральное.

А царь откинулся на спинку стула и, замолчав на несколько секунд, вгляделся ей в лицо.

— Вот не поверишь, Маша, но да, пусть! — наконец, продолжил он, перейдя на «ты». — С самого рождения, каждый день жизни, человек доказывает право быть человеком. Жаль, большинство не хочет ничего доказывать. Оно хочет, чтобы ему всё готовенькое в рот положили. И еду, и богатство, и уважение, и даже власть. Признаться честно, мне грустно оттого, что люди даже верить стали простенько.

— Простенько, ваше величество? — удивился Константин, явно пытаясь замять этот странный разговор с Малой и отвлечь внимание на себя.

— Ага! Простенько и упрощённо! — с усмешкой кивнул царь. — Люди вообще к этому склонны: всё и вся упрощать. Им выдашь сложное, почти всеобъемлющее учение, а они тут же его упрощают до уровня «тут нельзя, а тут — льзя». Не думают, не размышляют… Зачем? Бог ведь — это старичок на облачке, а не первопричина всего. Заповеди? Да просто правила поведения, которые иногда, если очень надо, можно нарушать. Как правила дорожного движения. Ну а человек — это, конечно же, звучит гордо. И чаще всего последнее кричат те, кто и близко до «человека» не дотягивает…

На этих словах он вздохнул и, сложив ладони домиком, переплёл массивные пальцы.

— Ну помогу я сотням тысяч, а скольким не помогу? — после короткой паузы спросил царь, тяжело глянув на Марию Михайловну. — И те, кто не получит помощь, возненавидят меня. Однако и те, кто помощь получит — закончат тем же.

— Это почему? — с тщательно завуалированным, но всё же недоверием уточнила Малая.

— Да потому что помогу я один раз, а нуждаются они по жизни, — усмехнулся Рюрикович. — Их нужда — это следствие образа жизни, который они выбирают день за днём.

— Даже у калек и увечных, ваше величество? — не удержался я от вопроса, хотя голова была занята мыслями о предстоящем вынужденном браке, а не о вселенской справедливости.

— Ну а почему нет, Седов? — переведя на меня взгляд, удивился царь.

— Даже те, кто служил и получил увечье на войне, государь? — спросил я.

— В царское войско идут не только потому, что долг велит. Сколько в служении Отечеству долга, а сколько личной выгоды? — царь покачал своей роскошной рыжей бородой. — Бывает, вои не могут больше в мирной жизни устроиться, вот и идут служить сызнова. А сколько рвётся туда, чтобы себе упростить жизнь? Там ведь, на войне, всё очевидно: тут свои, а там чужие. Своих защищай, а чужих убивай. И те, кто долго служит, нередко уже не могут иначе. А срочники… Давай-ка честно признайся: ты сам-то, Седов, служить хотел? Или пошёл, потому что призвали? И чего в твоей службе больше было?

Перед тем, как ответить, я задумался всего на пару мгновений:

— Долги я привык отдавать, ваше величество.

— А если бы выбор был? Тебе ведь сейчас пришла в голову мысль, что мог бы и в пандидактион поступить, а тогда бы и отсрочка была? А если бы степень учёную взял, то и освобождение, да? — царь усмехнулся, глядя мне в глаза, и, кажется, ответа на вопрос не требовалось. — Видишь, ты пошёл, потому что положено. Так надо, иными словами!

Он поднял палец к потолку, а затем, покачав головой, снова улыбнулся:

— Тебе сказали, что надо, ты и пошёл. Не сказали бы, и не пошёл бы. И таких ведь большинство, Седов. И это ваш выбор. Понимаешь? Если бы мог поступить в пандидактион, то поступил бы. Ты просто не мог. Ты, конечно, молодец, что от службы не бегал, как многие делают… Однако на этом твоё деятельное участие в своей судьбе и закончилось. Получил бы увечье — получил бы от государства пенсио. Может, отличись ты посерьёзнее, ещё и направление бы к лекарям было. Тогда бы не было пенсио, зато любое увечье бы исправили. Однако идти служить — это твой выбор. И последствия, Седов, тоже твои.

Вздохнув, государь всея Руси откинулся на спинку стула. И обвёл собравшихся тяжёлым взглядом:

— Всё, что происходит с человеком — последствия его выбора. Редко так бывает, что взрослый и сознательный человек ни капли не виноват в том, что с ним случилось. Но… Знаете, таким, кто не виноват, мой род всегда поможет. Могу я всем двусердым раздать