Томас Диш - Щенки Земли

Он превысил ее прогноз на пятнадцать минут. Хотя я горжусь обстоятельностью этих записей, стоит ограничиться не более чем самым коротеньким конспектом этой речи. Сначала Хааст говорил об удовольствии от выпавшей ему чести быть благодетелем рода человеческого и внести свою лепту в общую копилку жизни, наполнявшуюся его предшественниками: Христом, Александром Великим, Генри Фордом и великим современным астрологом Карлом Юнгом (он произнес эту фамилию мягко, как «Джюнг»). С притворным пафосом он описывал ужасы наваливающегося на человека груза лет и приводил примеры того, как много вреда причиняется общественному организму в результате постоянных потерь его наиболее опытных и полезных членов из-за непоправимо неизбежных принудительных отставок и смерти. Душа может оставаться молодой вечно («Сохраняйте объективность и оставайтесь восприимчивыми к Новым Подходам»); но он признался, что все свои зрелые годы испытывал глубокое отчаяние оттого, что не мог найти тот дополнительный принцип, который позволил бы сохранять тело в состоянии безвозрастности. И вот, буквально в течение нескольких последних месяцев, ему удалось, не без подсказки молодых коллег (короткий кивок в сторону Мордикея), вновь открыть секрет, известный еще много веков назад немногим избранным, и в скором времени этот секрет станет достоянием если не абсолютно всех, то всех тех членов общества, которые достаточно ответственны, чтобы уметь извлечь пользу из обладания им: секрет Вечной Жизни.

Пока он говорил, от плотных клубов окружающего дыма и непрерывно повышающейся жары у меня закружилась голова. На сцене под юпитерами жара, должно быть, была еще большей, потому что и Хааст и Епископ стали буквально светиться испариной.

Тем временем настала очередь Хааста быть обмотанным проводами под второй сушилкой, и Епископ переместился к аналою и попросил нас присоединиться к нему в короткой молитве, специально составленной им для происходящего.

Баск поднялась на ноги.

— Молитесь хоть до полуночи, раз таков ваш промысел. Но могу ли я спросить, поскольку чувствую, что времени у нас в избытке, какова цель этого нагромождения аппаратуры? Алхимики классической эры наверняка обходились более простой утварью. Когда я задала этот же вопрос двум инженерам нынче после полудня, они оказались не в состоянии просветить меня, или самих себя, поэтому я надеюсь, что вы?..

— Вы задаете не простой вопрос, — отвечал Епископ с трогательно-смехотворной серьезностью. — Вы надеетесь в одно мгновение понять то, над чем человечество ломало головы несказанное число столетий. Не анахронизм ли электроники озадачивает вас? Однако было бы несомненно слишком близоруко не воспользоваться всеми ресурсами науки! Мы воздаем должное мудрости древних, но это не означает, что следует презирать техническую виртуозность нашей собственной эпохи.

— Да, да, да, — но что оно делает!

— По существу… — Он нахмурил лоб. — По существу, оно усиливает. Хотя в ином смысле, можно сказать, что оно ускоряет. В своей традиционной форме, известной Парацельсу, эликсир действует медленно. Поглощенный током крови, он начинает проникать в три оболочки мозга — твердую, паутинную и мягкую. Только когда они таинственным образом изменятся под действием эликсира — а этот период возрастает прямо пропорционально возрасту и тяжести заболевания, — только после этого начинается процесс телесного омоложения. Но мы, несомненно, не можем позволить себе философское терпение. Мы вынуждены поторопить воздействие эликсира, это и является целью, выполняемой оборудованием, которое вы здесь видите.

— Как достигается эта цель?

— Ах, этот вопрос выводит нас в еще более глубокие воды. Во-первых, альфа-захват — то есть устройство, которое подготавливается сейчас для мистера Хааста, — записывает и анализирует электроэнцефалограммы. Затем эти записи, в свою очередь, обрабатываются…

— Довольно пустой болтовни! — закричал Хааст, отталкивая Сандеманна, который закреплял на его потном лбу проволочную диадему. — Она уже услышала больше, чем способна понять. Всемогущий Иисус Христос, вы, люди, совсем не обладаете чувством Безопасности! Если она заговорит снова, я приказываю охранникам удалить ее из зала. Понятно? Теперь вернемся к делу.

Сандеманн тут же начал снова обматывать Хааста проводами, работая с нервной, мелочно-скрупулезной методичностью цирюльника, бреющего беспокойного клиента. Мордикей, глаза которого были спрятаны под колпаком сушилки, обгрызал ноготь на большом пальце. Скука? Бравада? Напряжение? Не имея возможности взглянуть ему в глаза, я не мог определить точно.

Епископ, добавив вибрато к голосу, начал молитву, которая (как он подчеркивал) была переделана из молитвы алхимика XIV века Николо Фламеля:

— Всемогущий Боже, Отец световых волн, испускающий, как кровь из бьющегося сердца, потоки всех грядущих благословений, мы взываем к Твоей бесконечной милости: даруй нам способность приобщиться к этой вечной Мудрости, окружающей трон Твой. Мудрости, которая создала и даровала совершенство всему сущему, которая ведет все сущее к его наполнению или уничтожению. Мудрость Твоя руководит и божественным, и оккультным искусством. Даруй, Всевышний, воссияние Мудрости над нашими деяниями, чтобы могли мы безгрешно продолжать наше дело в этом благородном Искусстве, которому посвящаем мы наши души в поисках того, что есть чудотворный Камень…

В этом месте один из служек, преклонив колена сбоку сцены, звякнул серебряным колокольчиком.

— Этот Камень мудрецов…

Два звонка, разом.

— Этот драгоценнейший Камень, который Ты в Твоей Мудрости скрываешь от земных обитателей Мира, но который Ты можешь обнаружить избраннику Твоему.

Три — и, пока они торжественно звенели, двери распахнулись, и философское яйцо, теперь даже еще больше походившее на большой кухонный котел, вкатилось в зал на маленьком электрокаре. Четверо служек подняли его на сцену.

Баск наклонилась вперед, решившись на маленькую глумливую насмешку: «Ритуал! Когда-нибудь меня хватит настоящий невроз от всего этого». Но и в этом заявлении, и в манере ее поведения была такая нарочитая настойчивость, что, полагаю, галиматья Епископа возымела воздействие даже на нее — возможно, на самом деле, на нее особенно.

Из-за головокружения от непрерывно дымящего «Кэмела» не меньше, чем из-за раздражения от звякающих колокольчиков, мое внимание отвлеклось от молитвы, и я обнаружил, что сосредоточил его на бессмысленном занятии открывания крышки яйца, которое поставили на сцену почти над моей головой. Только когда разгерметизация была закончена, тягучие заклинания Епископа выбрались из жужжащей темноты латыни на просторы обыкновенного вздора, точно так же, как иногда в супермаркете или лифте вдруг обнаруживаешь, что слышишь мелодию, которую играют на деревянных дудках.