В. Бирюк - Пристрелочник

Но я тут круче загибаю: предлагаю поделить шкуру их собственной, ещё неубитой «коровы». От которой щедро предлагаю большую половину. По сути: наглость. Но ассоциативно — типично.

Ассоциация сработала: половина присутствующих сидела с открытыми ртами. Вторая половина судорожно строила разнообразные фигуры из трёх пальцев. Используя не только те три средних, которыми помахивал я, но и все остальные. Кто-то, кажется, собрался и портянки расшнуровывать. Однако, поскольку оба множества — рты и пальцы — частично пересекались, то остались и разговорчивые индивидуумы:

— Непонятно. Объясни.

— Две любые из трёх. Комбинаторика называется. Например: можно жить. На своей земле. Но — по моему закону.

— Нет! Никогда! Ни за что! Он больной?! Он сошёл с ума?! Испугался нашего вида?

«— Яша думал, что Софочка таки без ума от него. Оказалось, она была без ума и до него».

Уважаемые «утки», не делайте из себя «Яшу». Я здесь псих задолго до встречи с вами. Прямо с момента вляпа. Прогрессизм у меня, знаете ли. В остро-зачаточной форме.

Продолжаю. Острить и… и зачинать. В смысле — трахать атятские мозги:

— «Никогда»? — Да нет проблем! Комбинаторика — это очень свободная, очень дружелюбная система! Предлагает другие варианты: можно жить, и — по своему закону! Но не на этой земле. Все, кто захотят уйти в другие страны — могут сделать это по нашему договору совершенно свободно.

— Нет! Это наша земля! И это наш закон! И мы никуда не уйдём, и ничего не будем менять! Вот так! Это наше последнее слово!

— Глас народа — глас божий. «Нет» — так «нет». Ибо есть и третья пара: на своей земле, со своим законом. Но — не жить.

Увы, я не могу зачитать каждому из присутствующих его права, предоставить последний звонок и государственного адвоката. Я могу лишь соболезнующе улыбнуться этим людям. Которые не поняли, что пускать в свой дом «Зверя Лютого» — смерти подобно. Уже — без «подобно».

— Лови!

Я кидаю в тюштяя стеклянный флакон уже без выдернутой пробки. Сосудина летит через всё помещение, вращаясь и разбрасывая струйку прозрачной жидкости. Тюштяй перехватывает её в воздухе около своего лица. И остатки жидкости вылетают из флакона. Ему на лицо, на соседей. А я кидаю второй такой же флакон влево. Там народ как-то… поздоровее. И числом побольше.

А теперь — два шага назад, нащупать край рогожки, выскользнуть и закрыть за собой. И не дышать. Потому что синильная кислота… всасывается любой слизистой. Например — трахеями. А оно мне надо? После моего «хриповырывания» я к трахеям… Тьфу.

Снаружи мне в спину немедленно упёрлись два копья. Главное: «улыбаемся и машем». Но — не резко.

Я ласково улыбнулся двум молодым, напряжённым, как трёхдневный запор, охранникам, приложил палец к губам.

— Илья, переведи. Совет будет говорить с духами предков. Слышите крики? — Шаманы начали камлание. А это грохнул стол — предки пришли. Просили не беспокоить.

И, снова развернувшись спиной к копьям, осторожно закрываю стоящей рядом у стены толстой дубовой лядой дверное отверстие. Тяжёлая зараза.

Поклонился двери и, снова улыбнувшись охранникам, потопал к ботнику.

Тихо.

Спокойно.

Не бежать.

Шаг деловитый, но без спешки.

Не бежать! До самого последнего шага.

Сел.

Столкнули. Весла взяли.

Не бежать! Спокойно.

Не на регате! Мать! Не гнать!

Долго это не продержится. Но мне долго и не надо. Синильная кислота в качестве ОВ имеет кучу недостатков. Но срабатывает быстро. От единиц секунд до единиц минут. Все в Совете, кто хватанул — уже.

Ребятки, я не буду выдавливать вам глаза, как вы сделали с Русавой. Не буду насиловать, ломать или выжигать. Мне… не нравится. Но царапанье в горле, горький вкус во рту, головная боль, тошнота, рвота, боли за грудиной, одышка, судороги, потеря сознания, смерть… Всё чем могу.

Не мною сказано:

«Жизнь надо прожить так, чтобы всем вам было мучительно больно».

Извините. Если что не так.

Мы уже выходили из горловины Калы, когда на берегу началась суета. Несколько фигур отвалили поставленную мною ляду и кинулись внутрь.

Мои искренние соболезнования: синильная кислота довольно активно разлагается в присутствии воды и углекислоты. В бытовых терминах: водяного пара и открытого огня. Сырости в воздухе здесь полно, а вот огня в домике не было. На 200 кубов помещения два по 0.3 литра… по 3 грамма на кубометр воздуха. ПДК в СССР было 0.3 мг. Превышение в четыре… не, не раза — порядка. Хватит всем, даже с учётом естественной вентиляции. «Всем» — включая спасателей.

Аккуратно получилось: выскочили из «горла», а за мыском — лодочки на бережку лежат, молодёжь толчётся. Но команды не было. Проводили нас взглядом. А мы всё сильнее… воду копаем. Илья начал, было, напрашиваться. На весло.

— Ты, раненый. Ляг в ноги. Сейчас взлетать будем. Ну, мужики, ходу.

Как на гонках! Версту за четыре минуты. Ну, за пять. Но, блин, с ветерком. И не одну.

К полудню выскочили к Всеволжску.

— Ваня! Ну! Что там было?! Как ты спасся?!

«Каждый лез и приставалНо Ванюша только тряссяИ невнятно посылал».

Потом понял: не отстанут. Поднапрягся и резюмировал.

— Спокуха! Уток пощипали. Теперь они на яйца сядут. В смысле: в зимовья.

Русава умерла через день. Она сильно мучилась. Мара сбивала боль своими снадобьями на пару часов. Потом снова.

Как же она тогда говорила? «Поклянись, что не сделаешь нам зла»? Смертельный яд — это «зло»? Или — уже «добро»?

Пришлось дать… того же самого — синильной кислоты. Она дёрнулась в судороге. И — успокоилась. Скрюченные искалеченные пальцы разжались, лицо разгладилось. Умиротворилось.

— Не грызи себя, лягушонок. Ты ей ничего не обещал.

— Знаю, Мара. Но я… утратил. Потерял надежду на возможность. На возможное общение с интересным, сильным человеком. Мой мир стал чуть-чуть… не изукрашеннее.

А ночью пришлось выгонять из своей постели её малолетнюю дочку.

— Мама сказала… она велела… чтобы я с тобой… чтобы я под тебя…

— Дура! Вон пошла! Стоять! Как тебя зовут? Плевать. С этого дня ты — Русава. Это твоё имя.

— Но… как же… Я же… не «русская женщина»…

— Точно. И не русская, и не женщина. Но — будешь. И смотри у меня! Чтоб… соответствовала!

— А как же… Я ж яксярго…

— Уже нет. Забудь. Стань Русавой.

Яксярго — опоздали навсегда. Их ошибка, мучения, которым некоторые из них подвергли Русаву, что взбесило меня совершенно, обернулось катастрофой этого народа.