Кир Булычев - Старый год

– Значит, так, – сказал я.

– Тогда отойдем в сторону. У меня к вам есть сугубо конфиденциальный разговор.

Мы отошли в сторону, и никто на это не обратил внимания, потому что Кюхельбекер занимался с Соней расчетами, Люся ругала, проклинала, умоляла своего Егора, а Егор редко и почти лениво отвечал.

Доктор убедился, что нас никто не слышит.

– У каждого естествоиспытателя бывают сумасшедшие идеи, – сказал он. – У меня тоже есть идея. Как вы знаете, если человек поживет здесь больше недели, его кровь необратимо изменяет свой состав. Вы слышали?

– Да, я слышал.

– Но я не знаю, откуда возникло такое убеждение и каким образом его проверяли. Может быть, проверяли. Но вы – первый образованный человек оттуда, с которым я могу говорить. Так вот: здесь у меня, – он поднял чемоданчик, – образцы крови. Тут моя кровь, кровь Сони и Дениса. А также, простите, моча. Я надеялся, что вы попытаетесь вернуться сегодня же... Соня мне обо всем рассказывала. Я умоляю вас – немедленно отвезите нашу кровь в лабораторию и проведите анализ. Кстати, не забудьте и свою кровь – вы тоже у нас пробыли около суток. Вы меня поняли?

– Вы гений, – искренне сказал я. – Вы замечательный ученый.

– Я не гений и не замечательный ученый. Однако я сохранил остатки любознательности, а это очень много для врача.

– Я не знаю, как вас отблагодарить...

– А я знаю. В следующем обмене пришлите мне паровоз и вагончики для железной дороги, рельсы – шестнадцать миллиметров. Вы запомнили? Шестнадцать миллиметров.

– Обязательно, – сказал я.

Мы вернулись к остальным.

– Пора идти, – сказал Кюхельбекер. – Пожалуй, нам повезло. В течение двух часов, может, немного больше...

Егор присел у забора.

– Ты что? – спросил я.

– Плохо мне, – сказал он. – Если доктор пойдет к себе, я – с ним.

– Нет! – закричала Люся.

– Хватит, – сказал Егор. – Хватит. Раз и навсегда. Ты моя жена. Поняла?

– Он остается, – сказал я.

– Он остается, – сказал Кюхельбекер, – я таких навидался. А если раскается, тебе, императрица, об этом не скажет. Хотя ты у нас – вдовствующая императрица. Тогда придется дать молодому человеку титул. Как насчет графа? Граф Чехонин тебя устраивает? Учти, что я теперь и.о. императора. Но добрый.

Мы обнялись с Егором. Он сказал:

– Позвони маме. Наври ей о секретной экспедиции...

Потом я поцеловался с Люсей. Она ревела в три ручья и измочила меня слезами.

Егор положил руку на плечо доктору.

Они медленно пошли к университету.

Егор остановился, посмотрел на меня и сказал:

– Не забудь главного: мы будем ждать вас здесь месяц. Если никто не придет – мы поедем в Петербург. Там, говорят, есть нормальные люди.

– Хорошо, – ответил я. И подумал: как же он отсчитает месяц?

Потом они втроем пошли вдоль забора к университетской библиотеке, а мы повернули налево, к театру.

В театре нам пришлось ждать долго, часа три, не меньше. Чтобы не потерять ощущение времени, я старался считать до тысячи, я сбивался, отвлекался на разговоры. Кюхельбекер вдруг начинал задавать вопросы, в основном о современной армии. Его забавляли наши поражения в Чечне.

Было пыльно, сумрачно, единственная свечка, зажженная Соней, которая при ее свете умудрялась читать, робко трогала желтым светом вертикальные полосы кулис.

– В следующей посылке, – говорил комкор, – желательно лично для меня включить справочник по форме одежды российской армии. Я слышал, что для генералов армии ввели одну большую звезду на погонах. Почему? Ведь так они уравниваются в форме с маршалами? Тогда я не представляю, как вы намерены отличать маршала от генерала армии. Ну как?

Я не задумывался об этом. Среди моих знакомых не было ни одного маршала. Хотя вот завелся комкор.

– Вопрос второй – остались ли сапоги в парадной форме? Нет-нет, не отворачивайтесь, Георгий. Постарайтесь вспомнить. Мне это принципиально важно...

Заныл, зашевелился Денис.

– Что? – спросил я. – Он чувствует?

– Нет, – сказала Соня. – Он пить просит.

Из кармана своего широкого платья она достала бутылочку, вытащила пробку и дала Денису. Он начал с удовольствием хлюпать, пить, совсем как грудной ребенок. Соня погладила его по голове.

– Вы уверены, что будет окно? – испугался я. А вдруг мы так и будем сидеть неделями, месяцами в ожидании... И тогда я тоже, как и Люся, лишусь возможности возвратиться домой.

Соня поднесла свечку к глазам Дениса. Она долго вглядывалась в его глаза.

– Скоро, – сказала она наконец.

– Да и я говорю: скоро. У меня же есть таблицы, – сказал Кюхельбекер.

– А можно, я их возьму с собой? – без надежды на положительный ответ спросил я.

– У вас там тоже есть таблицы.

– Да, конечно.

Я думал, что Егору, должно быть, страшно. И наверное, хочется прибежать к нам, сюда, и вместе со мной вернуться. Самое грустное – он об этом сейчас не думает: через какое-то время он сочтет виновной во всем Люсю и не простит ей собственного самопожертвования.

– Вы можете погулять, – сказала Соня. – Еще не начинается.

– Пошли выйдем, – сказал Кюхельбекер. – Попрощаешься с нашей страной.

Мне не хотелось отходить далеко от Сони, но какая-то бравада заставила меня последовать за Кюхельбекером наружу. Впрочем, темнота закулисья тоже угнетала меня.

– Когда еще вернетесь, – сказал Кюхельбекер, стоя рядом со мной в дверях театра. Жемчужное небо бежало низко над головой, воздух был тих и неподвижен. – Я бы тоже хотел вернуться, – продолжал он. – Но, наверное, это вызвано любопытством. На самом деле мне нечего делать там, у вас. Здесь же, я думаю, смогу многого достичь.

– А какие у вас планы?

– Я намереваюсь расширить империю, – сказал Кюхельбекер.

Он смотрел на меня строго. Черные глаза прятались в глубоких глазницах, занавешенных бровями. Лицо было лишено мяса, и кости норовили продрать кожу. Отталкивающее лицо. Но я к нему уже привык.

– Вы сомневаетесь? – спросил он. – Не надо меня недооценивать. У меня есть неплохой опыт придворной жизни, я знаю, как тикает машина государства. И я буду куда более эффективным императором, чем покойный Паша, царствие ему небесное.

– А здесь есть церкви? – спросил я.

– Не у нас.

– Значит, вы знаете что-то о других местах?

– Вы же сами видели того финна.

И тут мы увидели колесницу.

Колесницей я условно назвал для себя ту телегу, на которой мы с Егором прибыли на Киевский вокзал. Только вчера в ней приехал господин Кюхельбекер, а кто ехал сейчас – я не понял.

– Смотрите, – сказал я.

В тот момент я не почувствовал тревоги. Может, потому, что эта телега в моем сознании была связана с Кюхельбекером.