Кир Булычев - Перпендикулярный мир (сборник)

Она уже не помнила, при каких обстоятельствах это случилось и почему ее семья все же пережила кризис, но Минц для нее был отрицательным раздражителем. Что не мешало ей бегать к нему, когда дома возникали проблемы, которые не решить без нового открытия в физике.

– Лев Христофорович решил показать нас, какие мы есть, – сказал Удалов.

– В каком смысле? – удивилась Ксения.

– Сам не знаю, – признался Корнелий, – только знаю, что опыт уже произведен, препарат рассеян над городом и мы его вдохнули. Так что к утру все будет понятно.

– Что будет? – угрожающим голосом произнесла Маргарита, поднимая над столом массивную фигуру и сдвигая черные брови. – Травить будете?

– Да не бойся, Марго, – вмешался Максим. – Дядя Лева, может, и ошибается, но сознательно еще никого не отравил.

– Ух, сионист татарский! – выдохнула Маргарита придуманное или подслушанное проклятие.

После этого она направилась к телевизору – начинался первый из ее обычных вечерних сериалов.

Удалов пошел спать с тревогой на сердце. Все в жизни непредсказуемо! И стареющий Минц, и толстеющая Марго, и глупейшие приятели. Жизнь пролетела. Где она? И что продемонстрирует она завтра?

Похожее с Удаловым уже было.

Много лет назад. Ему уже приходилось временно превращаться в мальчика. Сейчас было иначе.

Удалов проснулся от странного, свежего и счастливого чувства внутренней гармонии. Не открывая глаз, он уже понял, что в нем все прекрасно – и мысли, и дела, и тело.

Удалов потянулся, но не достал ногами до спинки кровати, что раньше всегда ему удавалось. Что-то мешало ему открыть глаза – словно он попал в лесу в большую паутину и теперь должен ее с себя стряхнуть.

С легким шорохом почти невесомая оболочка слезла, разрываясь, с Удалова, он отбросил ее и открыл глаза.

Привычное округлое пятно на протекшем потолке приветствовало его, как каждое утро. Рядом тяжело дышала Ксения.

Солнце бросало косые лучи бабьего лета в окно, в лучах плавали пылинки. Жужжала поздняя муха. Солнце лишь всходило.

Ксения спала, отвернувшись от Корнелия, он видел ее округлую спину в ночной рубашке и крашеные волосы с сединой у корней. Собственная рука попала в поле зрения Корнелия Ивановича, и он сначала поразился перемене, происшедшей в ней, а потом решил не удивляться: рука была не очень толстой, мальчишеской, покрытой редким пушком и уж никак не седеющим волосяным покровом, как у вчерашнего Корнелия.

Он провел ладонью по животу. Живот, выпуклый все последние десятилетия, оказался впалым.

Осторожно, чтобы не разбудить Ксению, Удалов опустил детские ноги с кровати и ступил в шлепанцы. Пижамные штаны сразу свалились на пол, и пришлось идти в ванную, придерживая их рукой.

Удалов обратил внимание на тонкую, прозрачную шкурку, валявшуюся рядом с кроватью. Каким-то шестым чувством он понял, что это – его собственная шкурка. Сбросив ее подобно змее, он помолодел.

В ванной Удалов стал смотреть в зеркало. Он себя узнал. С поправкой на много лет. Сейчас Удалову было лет двенадцать – тринадцать. Скорее отрок, чем подросток. Романтически настроенный, лохматый, голубоглазый, круглолицый Корнюша, добрая душа. Вот мы какой, Корнелий! Добро пожаловать!

Умываясь, Корнелий рассуждал о том, что его превращение, без сомнения, следствие эксперимента – опыления, в котором он сам вчера принимал участие. Неясно только, зачем надо было молодить Корнелия на столько лет, если ты хочешь докопаться до сути людей нашего города. Что-то неладно! Опять Минц ошибся.

Корнелий Иванович натянул брюки, завернул их снизу, затянул ремень на последнюю дырку. Ботинки болтались на ногах, но шнурки, намотанные на щиколотки, держали их. Пришлось закатать рукава рубашки.

Совершая туалет, Корнелий продолжал ломать голову над причинами превращения. Тревоги, правда, не было, потому что он знал: если будет плохо, Минц всегда изобретет антивещество, которое снимет отрицательный эффект. А впрочем, Корнелию и не хотелось пока возвращаться в прежний облик, потому что в нем жило ощущение гармонии.

Ксения продрала глаза и сидела в постели, пытаясь очистить себя от невесомой шкурки – своего прежнего облика. Сейчас она, хоть и изменилась, скинула с себя лет десять, все равно оставалась узнаваемой. Ну ладно, стала помоложе, покрепче, позлее. А так мы наблюдаем прежнюю жену – несчастье всей жизни. Вот американцы или москвичи, подумал Удалов, умеют же подобрать себе жен из красивых, длинноногих, а главное, покорных и интеллигентных женщин. А вот в Великом Гусляре таких жен почти нет, а если и есть, то давно разобраны иногородними.

– Ты чего! – крикнула Ксения с осуждением. – Ты с ума сошел, что ли? Опять за свои штучки взялся?

– Ксения, – сказал Удалов ломким детским голосом, – возьми себя в руки. Зачем-то нас изменили. И я думаю, что скоро Лев Христофорович зайдет и даст разъяснения.

– Как так изменили? Всех изменили или опять тебя, горемычного, морскую свинку, макаку резуса изменили?

– Ты тоже помолодела, – заметил Удалов, и его жена, как только поняла, что он сказал, опрометью кинулась в ванную – смотреться в зеркало.

Не успела закрыться за Ксенией дверь, как распахнулась другая – в комнату молодых. И тут Корнелий испытал удивление, которого не испытывал давно. Из комнаты вышли три человека: пожилая женщина грузного вида и брюнетного облика, по бровям которой можно было узнать Маргариту. За ней несмело брели двое: мальчик лет десяти, в котором Удалов узнал сына Максима, и сердце его дрогнуло от отцовских чувств, а также карлик без возраста, но с бородкой – повзрослевший внук Максимка.

– Какой телефон милиции? – басом спросила Марго.

Не успел Удалов ответить, как его сын бросился к нему на грудь.

– Папа! – кричал он. – Папочка! Какое счастье, что мы с тобой теперь одинаковые! Ты меня от нее защитишь!

А внук, который так и не вырос, остановился в дверях, сунул палец в рот и замер в такой позе.

– Что все это значит? – спросила Ксения, выходя из ванной и обозревая преобразившееся семейство.

– Сейчас узнаю! – откликнулся Удалов и, прежде чем его успели остановить, кинулся прочь из квартиры, чуть не сбив по пути старика Ложкина, который в трусах и майке спешил вниз, на улицу, чтобы совершить пробежку. Он каждое утро совершал пробег до набережной и обратно.

– Ты кто такой? – спросил он мальчишку, пробежавшего мимо. – Ты зачем в наш дом залез? Воруешь?

– Не до тебя, Николай Иванович! – откликнулся мальчишка и принялся барабанить в дверь к Минцу.

Изнутри долго не открывали, и раньше открылась соседняя дверь к Саше Грубину. Из нее выглянул подросток Саша с пышной шевелюрой.