Марина Дяченко - Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок

— Ну, извини, — говорю. — Совсем затурканная… Как в том анекдоте… Ты прости, я тебе еще вечером перезвоню… Не могу сейчас говорить…

Вешаю трубку.

Елена

Выхожу из дома и иду, куда глаза глядят.

Подаю милостыню старушке, чем–то похожей на Клавдию Антоновну, царство ей небесное.

В переходе играет «надежды маленький оркестрик», вернее, маленький оркестрик безнадежности, и клочковатая жизнь, протекающая мимо, под звуки музыки обретает подобие смысла. Что за несчастье — всю жизнь говорить о еде и ценах, думать о накладных и прайсах… и отвлекаться от них только по субботам, глядя по телевизору, как кто–то поедает на ком–то трусы из сладкого желе…

Фотографируюсь с удавом в зоопарке.

«Подруга, — ей отвечала другая лягушка,

Слепая и сильно помятая с виду, —

Когда я была девчонкой, я верила:

«Бог услышит когда–нибудь нашу песню

И сжалится он над нами“.

С тех пор прожила я долго

И уж ни во что не верю,

И петь совсем перестала…»

Удав тяжелый, как вериги.

— Он любит ласку, — говорит фотограф. — Погладьте его, пожалуйста, по голове.

Целую удава в морду. Раз любит ласку — пусть терпит…

Стою посреди человеческого потока на круглом канализационном люке.

Они проходят мимо, как будто не видят.

Вы там. Я — здесь. Вам меня не достать.

«Кто это?» — «Неуловимый Джо». — «Никто его поймать не может?» — «А кому он нужен?»

В самом деле, кому?

Лена

Возвращаюсь домой поздно. Мигает огонек на автоответчике; три сообщения. Первое от мамы; второе от какого–то мелкого газетчика, обрываю его сразу после приветствия. Третье сообщение — от нее. Голос глухой и какой–то удивленный:

— Он больше не позвонит… И ты ему не звони.

Короткие гудки.

Плюхаюсь на диван. Первое движение — к телефону. Набрать номер Дымка.

Останавливаю себя. Во–первых, он в такое время обычно спит, у него режим. Во–вторых… если и не спит — у него определитель. Что может быть унизительнее, чем слушать длинные гудки в трубке и знать, что в это время механический голос повторяет и повторяет на всю большую Дымкову квартиру твой номер, красноречивые семь цифр, которым давно уже не на что надеяться…

Останавливаю себя снова. Что за бред — Дымок как надежда?

Стираю все сообщения на автоответчике.

На кухне падает на пол тарелка — и, судя по звуку, вдребезги.

Елена

Лежу на диване, забросив руки за голову.

В ванной шумит вода.

Звонит мобилка на тумбочке в прихожей, и я вздрагиваю.

Телефон выводит тему Монтекки и Капулетти. Трезвонит. Не смиряется. Пищит противным электронным голосом про великую вражду и рознь, и вода в ванной шумит все так же упруго и жизнерадостно.

Через силу поднимаюсь.

— Алло?

— Привет, Ленка…

Обмираю. Закусываю губу.

— Привет…

— Что с тобой?

— А что?

— Такой голос… Ты не заболела?

— Нет, — говорю. — У меня все хорошо. Тьфу–тьфу–тьфу.

И стучу костяшками пальцев в дверь ванной.

Шум воды становится тише.

— Прости, что я пропал. Уезжал. Окончательно определилось со следующим боем…

— Замечательно, — говорю.

— Ты обиделась?

— Я? Нет…

— Слушай… Я хотел тебя спросить…

— Да?

Мнется. Он — мнется!

— …Спросить: ты сегодня на работе?

В ванной тишина.

— Через час примерно, — говорю, обреченно глядя на закрытую дверь.

— Отлично… Я там тоже буду. Припахали на интервью.

— Хорошо… Ну, пока…

Кладу трубку обратно на тумбочку. Подхожу к зеркалу.

Долго себя разглядываю.

За моей спиной медленно, как в страшном сне, открывается дверь в ванную.

Лена

Кто–то вскакивает в лифт прямо за моей спиной. Волной бьет запах хорошего одеколона.

Двери лифта закрываются. Я оборачиваюсь.

Он стоит, почти касаясь головой зеркального потолка. Смотрит сверху вниз. Молчит.

И я молчу.

Лифт закрывает двери и едет на восьмой этаж. Мы плаваем в нашем молчании, как в кефире.

Лифт проезжает четыре с половиной этажа и останавливается, жалобно дернувшись.

Тишина. Двери и не думают открываться.

— Ну, — спрашивает Виктор без улыбки, — сколько на этот раз ты заплатила электрику?

* * *

Снаружи — суета и мат–перемат. Оказывается, Дымко опаздывает на интервью в прямом эфире, а электрика нет и лифтера не могут найти.

Я сижу на корточках, привалившись спиной к стене.

— Ты ведьма? — спрашивает.

— Это не я, — говорю.

— А кто?

— Не знаю.

Он садится напротив, у другой стены. Так и сидим, как два кота на задворках — рядом, молча.

— Слушай… зачем ты это делаешь? — спрашивает он наконец.

— Что?

— Программу «Щели».

— За бабки, — говорю, честно глядя ему в глаза.

— А по–моему, нет, — говорит он, подумав.

Смеюсь:

— А для чего тогда?

— Ради кайфа, — говорит он серьезно. — По–моему, ты ловишь кайф… Когда показываешь, какие все идиоты.

— Это тоже, — пожимаю плечами. — Но бабки важнее. А кайф можно по–другому словить… Есть миллион способов словить кайф, подмигиваю.

Он не улыбается.

Снаружи начинаются ремонтные работы. Лифт слегка сотрясается; пахнет нагретой изоляцией. От этого запаха меня вдруг охватывает острый приступ клаустрофобии.

— Эй, чем это воняет?

— Дымом, — отвечает бесстрастно.

— Блин… каким дымом? Мы что, тут сгорим нафиг, как крысы в крысоловке?

Пытаюсь открыть дверь. Барабаню кулаками:

— Эй, соплежуи! Что у вас там горит?

— Не бойся, — говорит он за моей спиной.

— Что?

Он поднимается, заполняя собою половину просторной кабины:

— Не бойся…

И обнимает меня за плечи.

Остановись, мгновенье! Ты комфортно…

* * *

Жду, пока он закончит со своим интервью (он все–таки опоздал. Все перетряслись, все нервничают и на меня косятся).

Потом вместе идем в кафе. Я беру кофе, он апельсиновый сок. Платим каждый за себя.

— Ты мне снилась, — говорит Дымок.

— Мне гордиться?

— Но ты мне снилась очень странно, — говорит он. — Как будто я ищу тебя — наощупь в какой–то темной комнате. Я знаю, что ты прямо передо мной. Но я тебя не вижу.

— Не к добру, — отзываюсь, подумав.

За соседним столиком сидят криэйтор Дима и целый выводок наших сотрудников. Глядят на нас круглыми глазами.

Подмигиваю.

* * *

Добравшись наконец до рабочего места, вытягиваю из сумки блокнот. На стол вываливается сложенная вчетверо бумажка.

Разворачиваю. Читаю.