Ольга Онойко - Доминирующая раса

Анжелин сынишка, на два года младше, страшно завидовал и пускался в рёв.

Во время беременности я просто с ума сходила. Первый ребёнок в моём возрасте — это само по себе тяжело, а я ещё страшно боялась, что я действительно генетически модифицирована и рожу урода. Я могла сколько угодно говорить, что не верю в это. И даже убедиться путём анализа. Но махнуть рукой как-то не выходило. Стопроцентной уверенности всё равно нельзя получить. Депрессия в придачу к токсикозу — и тут уже не обрадуешься даже тому, что все с тобой носятся, как с фарфоровой куклой…

Однажды вечером Дитрих пришёл в спальню, где я томилась головной болью, и загадочно спросил:

— Янина, как обстояли у твоей матери дела с давлением?

Я пожала плечами.

— У неё была гипотония. Довольно сильная. Сколько помню, она всё время глотала ментанол. А почему ты интересуешься?

Дитрих не очень весело усмехнулся.

— Пойдём, кое-что покажу.

— Дит, мне плохо.

— Сейчас станет лучше. Честно. Ну, хочешь, принесу?

Как так получается, что я постоянно лежу в постели и смотрю что-то на листке электронной бумаги, принесённом моим германцем?

Информационная статья. Ментанол признан тератогеном и запрещён к принятию во время беременности. Вызываемые уродства — недоразвитие определённых групп мышц, в тяжёлых случаях — атрофия также и нервных путей. Уже два года назад установили.

Скажите на милость, откуда мне было знать?!

— Вот и всё, — сказал мой муж. — Вот и вся твоя генетическая модификация. Можешь быть спокойна. По наследству подобные вещи не передаются.

Мы-то не стали ждать, а Игорь с Анжелой решили, что ребёнка заведут только после окончательной победы. И я подначивала Анжелу, шутливо обвиняя её в пораженческих настроениях.

Кесума умерла. Через два дня после окончания Второй Космической. Через день после того, как она узнала о её окончании. Мы смотрели новости, запоздавшие, как всегда, на сутки, она сидела и плакала от радости. Чокалась с нами, когда Нару пулей слетала за бутылкой шампанского. Сказала, что обязана была дожить до этого дня.

Наутро её нашли мёртвой. Она улыбалась. Ей недавно исполнилось восемьдесят три.

Гарм умер через неделю. Не выдержал тоски. Дня три он сидел где-то в джунглях, а потом вернулся и всё ходил среди людей, заглядывал в глаза. Пока однажды не лёг. Свернулся клубком и задремал, навечно.

Когда Дитрих стрелял для них, ночью, был шторм. И не было звёзд, кроме зеленоватых, уносящихся вдаль метеоров, следов трассирующих пуль. Имена боевого расчёта взял океанский грохот.

А местера Уильяма, между прочим, убили. Через полтора года после окончания войны. Никакая охрана его не спасла, не отвели удара дублёры, и даже биопластик не уберёг. Собственно, пластик и погубил владельца. На свете бывают мастера по работе с биологическим оружием, специализирующиеся на биопластике. Для этого просто нужно быть хорошим телепатом. Таких очень мало, но они находятся. Мастеру не потребовалось приближаться к охраняемой персоне, никто его даже не видел. Он перехватил контроль над костюмом и велел пластику убить содержимое.

Впрочем, Джейкоб успел побыть военным консулом. Начальником человечества. Пускай недолго, пускай кроме первого блистательного шага с гиперкораблями он ничем особенно не отличился.

Я думаю, что убрал его вовсе не безумец-одиночка, а его же структуры. Одиночки не действуют столь эффективно.

Вот так люди реализуют свои мечты.

Нару допекала пирожки, а я читала последние новости. Вообще-то вчерашние. Но вчера я укладывала спать сумасшедшую мышь по имени Ли-Лен, мне пришлось лечь вместе с ней, и я так и заснула. Дит не стал меня будить.

Выставка памяти Александера Мартина Дарикки, одного из выдающихся живописцев нашего времени. Биография, краткая искусствоведческая справка. Текст довольно скучный, но к нему прилагался полный каталог выставки с галереей картин. Я, не задумываясь, заказала галерею.

— А где Малыш? — спросила Нару, вынимая очередной поднос.

— Гуляет с Ли-Лен.

— Позови его. Пусть ведёт её домой. Уже обедать пора.

— Ну, уж нет, — заявил бесшумно возникший на пороге Дит. — Малыша она, значит, послушается, а родители что, ничего не значат? Яна, молчи, я её позову.

Я улыбнулась и кивнула.

Он ушёл, а я вспомнила, как мы приехали обратно в питомник из города, зарегистрировав брак.

— Ну вот, — почти жалобно сказал Дитрих. — Вот и меня постигла эта участь.

— Какая?

— Стать одним из мужей прайда.

Я засмеялась. Он взял меня на руки и понёс. Малыш настороженно шмыгал кругом. Он ждал, когда маленький мужчина устанет. Маленькие мужчины быстро устают. И тогда Малыш понесёт свою хорошую. Конечно, жаль, что у хорошей всего одно яичко, но зато это самочка…

— Малыш! — возопила я.

— Что? — удивился Дитрих. И тут же понял. По фону.

Малыш так и не дождался своей очереди.

…галерея открылась. Я перелистала несколько страниц с уже известными мне работами, а потом пошли новые. Я щёлкнула по первой на странице картинке и открыла её на весь экран.

И у меня занялся дух.

Сказать, что я была потрясена, значит не сказать ничего.

Местер Санди всё-таки написал эту картину. Всё-таки успел. По памяти. И даже успел отправить её с Фронтира своему агенту до того, как ррит взяли город…

Здесь были какие-то аллюзии. Определённо. Я их чувствовала, смутно сознавала, но не могла вспомнить картин, на которые намекал Санди. Я не искусствовед, и вообще знаток небольшой. Даже подумалось, что надо бы прочитать какую-нибудь статью специалиста. Почти мучительное чувство ускользающей отгадки.

Чуть изменились пропорции. Наши тела стали стройнее, более вытянутыми. Я стояла прямо, разведя руки в стороны и согнув в локтях. Одна ладонь смотрела вниз, другая — вверх. Аджи, приподнявшийся на задние лапы, изгибался за моей спиной в позе выжидания, с грацией, на которую не способен даже нукта. Под нами светился узкий серп месяца, выгнутой стороной к ногам. Мои волосы, ставшие слишком длинными не только для экстрим-оператора, но даже для живой женщины, струились по телу, опускаясь ниже колен. Несколько прядей отводил в сторону ветер.

На мне была парадная форма без знаков отличия. И без берета. Наглухо застёгнутый белый костюм. И местер Санди очень похоже нарисовал моё лицо. Оно тоже казалось наглухо застёгнутым. Но я смотрела, смотрела сама на себя, точно из зеркала. Мой собственный взгляд. Обычный.

А за нами раскинулось звёздное небо. И каждая звезда — глаз, внимательный и недобрый.

Композиция была идеально уравновешена. Но небо дышало опасностью.