Р. Эйнбоу - Экипаж Большого Друга

Анюта замкнулась, как будто потеряла дар речи. Она молча наблюдала, как на краю поляны солдаты выкопали траншею, как складывали трупы. Когда подошли за телами Петра и Макса, она наклонилась, поцеловала мужа в лоб и снова уткнулась лицом Алёне в плечо.

Обошлись без речей и воинского салюта. Траншею засыпали и сровняли с землёй. К чему теперь ритуалы?

Ночь. Тишина, слабый ветерок шумит в ветвях. На поляне, освещённой уцелевшими прожекторами, стоим друг напротив друга — я, Алёна, и Иван, бывший шеф-пилот, полковник бывшей армии, бывший отец и муж, а ныне командир отряда. Он и его люди решили остаться на Земле и остаться людьми. Мы стояли молча, вихрь чувств соединил нас в единое целое. Без слов. Да и зачем они? Мы не обнимались и не пожимали рук на прощанье. К чему эти жесты?

Не сговариваясь, мы одновременно повернулись и пошли каждый своей дорогой.

Анна ждала нас в катере, бледная, с потухшими глазами, но всё такая же молодая, возраст не имеет над ней власти. Алёна помогла ей застегнуть ремни, сама расположилась в кресле, я взялся за рычаги управления и резко рванул катер вверх. Мы пробили слой облачности, небо на востоке зарозовело, начинался новый день, впереди нас ждала работа.

Капитан Шасс лично встретил нас у двери транспортного ангара. Вместо приветствия он спросил:

— Капитан Кармагин, куда вы желаете, что бы вас доставили?

Мне понравился такой деловой подход.

— Доставьте нас, пожалуйста, к нашему кораблю, и организуйте связь с нашими людьми.

Анюта смотрела на меня во все глаза, недоумевая, видно, почему меня слушается капитан, имеющий под началом тысячи кораблей. Я и сам находился в некотором недоумении по этому поводу, но приходилось держать его, недоумение, очень глубоко.

В прыжок мы ушли по меркам шааян почти сразу. Через двадцать минут начался манёвр сближения. Соломон выбросил Большого Друга далеко за орбиту Плутона. Капитан показал наш корабль на обзорном экране — он выглядел маленькой белёсой точкой. Рядом с ним отчётливо видны пирамиды Сержанта, за которыми скрылся корабль, предоставленный Мирону в качестве базы.

С Сержантом без посредничества Чарли беседовать оказалось сущим мученьем, а Герке оказался настолько занят, что не смог уделить нам и секунды внимания. Мы снова перешли в катер и через час припарковались внутри корабля Мирона. Он всё же встретил нас — лохматый, небритый, с красными глазами:

— Наконец-то. А где Иван?

Говорить не хотелось, поэтому я ответил мысленно, сопроводив ответ эмоциональным «комментарием».

Мирон поник:

— Вот, значит, как… И осталось нас трое. Да Сержант. Кстати… — он немного приободрился, — наш человек. У нас с ним полное взаимопонимание. Слышишь, Сержант, как я тебя хвалю?

— Слышу. Мне иногда сложно тебя понимать, но сейчас понимаю, — механический голос, напрочь лишенный эмоций, но мне показалась в его словах некоторая ирония.

Я решил сразу ввести Мирона в курс дела, молча указал ему на ошибку:

— Нас четверо. Эта женщина идёт с нами. Зовут Анна, тоже физик. У неё недавно погиб муж.

Герке виновато развел руками.

— Извините, — он смотрел на Анюту, — Мирон Герке…

— Анна Кальмановская, — произнесла она сухо.

— Очень приятно. А у меня для вас хорошая новость.

Он изобразил фокусника, щёлкнув пальцами, и в коммуникаторе раздался знакомый до жути голос:

— Приветствую, сапиенсы. Как дела, не спрашиваю, но хочу выразить надежду на поправку этих самых дел.

Алёна улыбнулась одними глазами, ломким голосом проговорила:

— Чарли. Живой, слава богу. Ты-то как?

— Спасибо Мирону, он взломал ту скорлупу, в которой я очутился. Не представляете, каково это — не иметь ни слуха, ни зрения, ни остальных чувств. И Соломону спасибо… вечная ему память.

Мирон взъерошил и без того торчащие во все стороны волосы:

— Мы готовы к реанимации Большого Друга. Сержант должен с минуты на минуту подключить накопитель корабля к своему энергетическому контуру.

За разговором мы подошли к рубке. Там не было почти никого, дежурный офицер скучал за пультом. Сразу бросилось в глаза увеличенное изображение Друга на экране. Цвет тороида изменился с молочно-белого на серый, местами через него можно разглядеть, как через матовое стекло, звёзды. Гантель накопителя стала почти прозрачной, её контур едва угадывался. Как только мы разместились в креслах, последовало предупреждение Сержанта:

— Внимание. Вакуум пробой… — далее шла белиберда, предназначенная Мирону.

Мы замерли, Анна, по-моему, и вовсе перестала дышать.

Сержант не попадал в поле зрения камеры, откуда-то сверху в накопитель Друга ударила колонна ослепительно белого света. Продолжался пробой пару секунд, свет померк, Мирон глядя на монитор с цифирью, довольно невнятно пробормотал обычную абракадабру:

— Синхронизм в норме, оси на пять баллов.

Есть в нем кое-что от шамана, есть.

Мирон, однако, закончил вполне человеческим словом:

— Давай!

Снова столб огня, но в этот раз свечение не исчезло разом, мне даже показалось, что его интенсивность возрастает. «Переливание крови» длилось тридцать секунд, и когда свет, наконец, погас, я не сразу смог разобрать, что там на экране, ослепил слишком резкий переход от света к полумраку.

По тому, сколько гордости вместил взгляд Герке, я понял, что у них всё получилось. То, что дела так именно и обстоят, стало ясно секунду спустя:

— Ну вот, Мирон, а ты сомневался! — Чарли бурлил вулканом. — Я снова чувствую себя человеком, можно даже сказать, сверхчеловеком! Как будем действовать, человеки? Сначала восстановить вам среду обитанья, или починить контуры сенсоров, восстановить «Тунгусов» и прочее? Всё сразу не могу, рук не хватит… и мозгов.

Я осмотрелся, и так мне захотелось домой, на борт, что ответ показался очевидным:

— Давай сначала среду.

— Угу, понял. Тут Сержант стучится, хочу, говорит, нормально поговорить с моим кумиром и наставником, Мироном. Да, так и сказал.

Мелодичный женский голос напугал Анюту:

— Врёт он всё, ваш Чарли. Я отношусь к Мирону гораздо более почтительно, поэтому не могу позволить себе столь грубой лести.

У меня родилось подозрение, что большей частью эту этическую спираль выстроил сам Чарли, но разбираться не имело смысла. В душе перегорело все, что могло быть названо чувствами, и чужие шутки не казались неуместными, и Чарли это понимал. Но у нас не было времени, поэтому я спросил строго:

— Чарли, ты долго будешь трепаться?

— Я так долго жил без общества, что мне простительно. Не считать же Мирона обществом, он скоро начнёт разговаривать одними формулами… Жаль, что Иван не с нами.