Роман Никитин - Пусть люди вымрут!

Вампир присел рядом.

− Хочешь историю о крудах? Помнится, тебя очень интересовало прошлое нашего рода.

Флавий не ответил. Лишь запрокинул голову и посмотрел в потолок. Потолок как потолок. Ничего интересного. Но почему-то разглядывать трещины в камне для Флавия сейчас было самым важным делом в жизни.

− Однажды один молодой, очень молодой круд, у которого ну решительно все не клеилось в жизни, убедил себя в том, что все зло в мире от людей, − начал Мариус. − Эти тупые теплокровные твари, обозленные на вполне естественное желание крудов получать кровь, погожим ясным днем устроили целый поход на деревню Общины (как они ее обнаружили — неизвестно), и только чудом наш молодой герой остался в живых. Но потерял всю свою родню.

В то же самое время одна безумно одинокая девушка-человек думала «об этих тварях-кровососах», наверное, даже с большей ненавистью, чем наш друг «об этих нерассуждающих убийцах». Девушка думала сразу о двух крудах. Это была пара влюбленных вампиров, тоже молодых, полных сил и энергии. В порыве любовного экстаза они выследили и «осушили» до смерти немолодую семейную чету — это были отец и мать девушки.

− Рассказывать дальше?

Вампир посмотрел на Флавия. Тот продолжал разглядывать потолок.

− Да. Мне интересно, что ты сделал с этой девушкой.

− Я был с ней, пока она не состарилась и не умерла. А потом я сорок шесть лет носил ей цветы на могилу, − улыбнулся вампир. − Я старше, чем кажусь, Флавий.

− А что случилось на сорок седьмой год?

− Прошедшей осенью погост разорили. Не со зла, нет… Просто деревню по бревнышку раскатали римляне, когда выкуривали оттуда мятежников. Некуда теперь носить цветы…

Флавий молчал несколько минут, потом спросил:

− И где мораль?

− Ты ее сам найдешь. Я в тебя верю.

Вампир поднялся и подал руку человеку.

− Пойдем. На улице день, мы будем слабы и подавлены светом дневного светила. Но очень, очень злы. Так ведь?

Флавий посмотрел снизу вверх на Мариуса. Обманчивая моложавая, беззащитная и лучащаяся счастьем подростка внешность маской лежала на лице круда. Хорошо пригнанной, почти неотличимой от настоящего лица, но маской.

Тут Флавий и понял мораль рассказа. Даже две.

Первая − со смертью ближнего любовь к нему кончаться не должна. Она уйдет, затаится, переместится в область воспоминаний, но останется.

Вторая − как бы тебе не было больно, другие этого видеть не должны. Пожалуй, с одной оговоркой: другие — это все, кроме друзей.

Римлянин схватился за руку нового друга, и тот одним движением поднял семиталантное тело.

− Да. Мы будем очень злы, − согласился Флавий и вышел из камеры пыток вслед за очень, очень старым, несчастным, но вечно молодым и счастливым крудом по имени Мариус Рыдой.

Глава 9. Изменение

Очнулась она глубокой ночью. Во всяком случае, Гиза подозревала, что на дворе ночь — очень темно и удивительно тихо, только изредка тут и там слышалось лошадиное пофыркивание.

Девушка подождала, пока глаза привыкнут к темноте, и осмотрелась вокруг. Кто-то принес и бросил ее на конюшне, прямо в отгороди для пары гнедых. Гиза лежала между ними, лошадки терпеливо сносили гостью, аккуратно переступая копытами и стараясь не задеть человека.

Как странно, − подумала арабеска. − Последнее, что я помню — это лучащиеся голубым светом глаза Флавия. Он держал меня за руку и бормотал какую-то чушь о том, что все будет хорошо.

Собственно, и было тогда ой как хорошо. Боль постепенно уходила, вместе с шумом, светом и прочими признаками бытия.

Стоп!

Гиза рывком вскочила на ноги. Лошади испуганно шарахнулись от человека, стукнули боками об отгороди. В соседней клети раздалось недовольное ржание коника — тот ругался на шумных соседей.

Девушка отлично помнила последний бой. Эта серая, невозмутимая фигура, не реагирующая на раны, все же добралась до Гизы, пырнув кинжалом в грудь. Удар очень силен, арабеска видела, как лезвие проникло в тело почти до рукояти. Потом противник профессиональным движением провернул и выдернул клинок.

А потом Гиза пятилась назад, бессильно отмахиваясь мечом от наседающего врага. Боль накатывалась, подавляла, уничтожала… стало трудно, почти невозможно дышать. Затем, вроде бы, на тварь насели Флавий с вампиром, заставили обернуться к себе и…

Дальше девушка ничего не помнила. Только те последние моменты, когда было удивительно тепло и не больно, а Рэм держал ее за окровавленную ладонь и уверял, что все будет хорошо. Через плечо Гиза увидела старика в дверном проеме, тот явно замышлял недоброе…

И все. Потом — пробуждение в конюшне, лошади, темнота, тишина.

Арабеска склонила голову, осмотрела свой бок, даже ощупала его. Никаких признаков ранения. Только вот кто-то ее переодел. Вместо привычного темного облегающего костюма ее завернули в видавший виды серый плащ — большой и бесформенный. Огромный капюшон мешком лежал на спине. И никакого оружия.

Девушка похлопала себя в поисках хоть чего-нибудь привычного, и в одной из складок плаща в хитрой петле обнаружила довольно неплохой охотничий нож. Видно было, что лезвие вытирали, но недостаточно тщательно — около рукояти остались следы запекшейся крови.

Ну, хоть что-то, − улыбнулась арабеска. − А то как будто голой себя чувствую.

Голой и беззащитной. Даже немного страшно от этого. Удивительно большие лошади с двух сторон от Гизы косили глазом, выражая неудовольствие незваной соседкой. Гиза примирительно подняла руки, успокаивая скакунов.

− Тише, тише, малыши… Сейчас я уйду. И никто вас больше не потревожит.

Арабеска отошла к воротам клети — довольно высоким, почти по уровень глаз, но вполне преодолимым. Привычным движением толкнулась ногами, намереваясь перемахнуть через препятствие, но толчок вышел такой слабосильный, что она просто плюхнулась перед воротами. Как тряпичная кукла — смешно и неумело. Пребольно ударилась бедром о землю.

− Ой!

Да что такое, диавол разбери?!

Девушка поднялась и с недоумением посмотрела на предавшие ее ноги. Неужели она так долго валялась без сознания, что мышцы успели ослабеть настолько?

Гиза распахнула плащ, посмотрела на конечности-предатели. Те одеты в цветастые шаровары, наподобие тех, что носят восточные варвары. Остроносые башмачки похожи на арабские, но без шитья и аппликаций. И какой-то уж совсем детский размер, ну честное слово! При этом удивительное дело, башмаки совершенно не давили, и даже казались чуть свободными в мыске.