Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

Ушел, как обычно бормоча что-то под нос.

Нава поднялась и молча подошла к моей лежанке, чем меня насторожила и даже напугала. Молчащая Нава — это как сухая вода: физически осуществимо, но в нормальной жизни не встречается. Так же молча легла с краешку и ухватилась рукой за меня, чтобы не упасть, — узко было с краешку-то. Я подвинулся к стенке и расслабился — мне казалось, что любое прикосновение ко мне — источник боли, но боли не было. Вылечила меня моя спасительница и на этот раз. Не повезло ей с му… со мной, с мужиком в доме. Не мужик, а мука мученическая, мутота мумукающая…

От ее тела исходило приятное, нежное тепло, которое проникало в меня, как вода в иссушенный песок. Хотелось растечься вместе с этой водой между песчинками и тихо-тихо испаряться. Растекся и испарился.

Уж не знаю, сколько времени прошло, пока я конденсировался обратно.

— Все, Молчун, — объявила мне Нава, — больше ты столько спать не будешь. Я тебе сон-травы пить давала, чтобы ты кожу свою не напрягал шевелениями. Во сне заживление быстрей идет и чесаться не вспоминаешь. Я ж знаю, как при ожогах зудит. А чесаться нельзя, вредно, как говорит старик. А теперь все зажило. Теперь тебе опять учиться ходить надо.

— Думаешь, разучился?

— А вот и посмотрим… Давай руку!

Я протянул и обратил внимание на кожу — она была розовенькая и тонкая, как у младенца, полупрозрачная. Где ж я видел кожу младенцев?..

Нава поймала мою руку и с серьезным видом принялась тянуть меня с лежанки, приговаривая:

— Вот сейчас мы встанем и походим. Мы долго лежали, и наше тело немножко разучилось ходить, но мы его быстро научим, потому что оно просто немножко забыло, а раньше умело. Надо только сил набраться, и все у нас получится…

Я сел, потом, опираясь на палку, стоявшую в изголовье лежанки, с опаской поднялся. Ноги, увы, чувствовали себя не слишком уверенно, хотя сразу я все-таки не рухнул: Нава плечо мне под мышку подставила, и палка давала упор. Что за напасть на меня такая противоходильная навалилась?..

Постояли, пошатались. Я старался не слишком давить на девочку, но она сама задирала вверх плечо, принимая на него тяжесть. И пыхтела, посапывала от усердия.

— Пошли, — предупредил я, собравшись с духом.

Сделали шаг. Устоял, хотя и с трудом, не позволил ногам разъехаться. Думаю, что это все не только от мышечного бессилия, а и от сонного зелья, коим меня лекарка моя пичкала. Очистится организм, и умение вернется.

Мы прошли до порога и обратно, и я с чувством честно сделанной работы опустился на лежанку, страхуемый Навой.

— Молодец, Молчун, — похвалила она. — Отдохнешь, еще походим. Ногами ходить надо, а если не ходить, то и ног не надо, а мы будем ходить, потому что нам еще детей растить, а за ними не только ходить, за ними бегать надо. А я одна не набегаюсь. Как мне бегать, если один в одну сторону побежит, другой в другую, а третий в третью?

— Это ты скольких же рожать собралась? — скромно поинтересовался я.

— А сколько захотим, столько и родим, — легко откликнулась она.

Я напрягся, чувствуя, что с хотением у меня серьезные проблемы. Видать, слишком уж сильно лес бьет чужака по больным местам: то по голове, то пониже. Хотя второе, скорей всего, следствие первого — думать надо, прежде чем прыгать, куда не надо. Больной я, уважительная причина есть. Да Нава особо и не покушается. Возможно, на нее давит «надо», а не «хочу»?.. Только этот пальчик, гуляющий по моей груди… Мороз по новой коже…

— Лежать с тобой, конечно, приятно, — призналась Нава. — Но спать? Я не привыкла с кем-то спать. Всю жизнь одна сплю. А если всю жизнь одна сплю, то как я могу спать с кем-то еще? А вдруг ты брыкаться будешь? Или слова свои страшные говорить? Если ты будешь такое говорить, как опять в бреду говорил, я с тобой спать не смогу. Ты так и знай! Если хочешь, чтобы я с тобой на одной лежанке спала, то не говори таких слов!

— Каких таких? — заинтересовался я. — Я же не помню никаких слов. Откуда же мне знать, чего не надо говорить?

— А ты и забудь! — обрадовалась она. — Не вспомнишь — и говорить не будешь.

— Ты же сама видишь, что я их во сне говорю или в бреду, а наяву не говорю, поэтому вспомню или не вспомню — все равно. Говори уж, а то мучиться буду, вспоминать.

Нава подняла голову, водрузив подбородок мне на грудь, но не давила им на ребра, а только легко касалась. Ей глаза мои были нужны. В них она и уставилась немигающим, почти звериным взглядом. Будто думала: сейчас съесть или еще дать жирок нагулять?.. Да, жирок бы мне сейчас не помешал — вон живот провалился, а ребра торчат.

— А я разве могу все запомнить, да еще такое страшное? — вдруг заговорила Нава. — Реалити-шоу, говорил, блевантазол, говорил, кино еще да киноактер, говорил… И зачем ты такое, Молчун, говорил? Лучше бы молчал… Я как услышу, так глаза закрыть боюсь — все кажется, что сейчас блевантазол твой придет с киноактером… И с каким-то еще эффектом скрытой камеры…

— А еще? — прервал ее причитания я. — Какие слова еще говорил?

То, что она мне сообщила, отозвалось легким дребезжанием в памяти, этакая чесотка ума: знакомо, а что значит — не вспомнить.

— Ре-ка… Ру-ка… Конь… Стук… тыры-тыры, говорил, — с большим трудом вытолкнула из себя Нава.

«Реконструкторы», — неожиданно легко расшифровал я, понятия не имея, что сие означает.

— Конь… Конь… Стук… тыры-тыры, говорил… И где ты таких слов набрался, Молчун?

Это оказалось еще легче по аналогии: «Конструкторы».

— И это еще, такое совсем страшное, — генетический, ну, это я знаю — это про то, какими дети будут, это жена с мужем договориться должны, помечтать, а потом и получится, как мечтали… Но вот дальше: экс-экспыр-мет…

«Бедная девочка — „эксперимент" произнести не может».

— А потом как пошел знакомое и незнакомое в кучу валить!.. ДНК, геном, кибогрызация… ужас-то какой, будто рукоед руку человеку отгрызает и урчит… животом… А-трог-рог-снизация, кричал даже…

«Наверное, андрогинизация, но не уверен…»

— Партеногенез… Что это такое, Молчун?.. Хотя Слухач тоже такое слово говорил, но никто не понял. Даже Старец. Слышу звон, сказал он, да не помню, о чем он…

— Спроси что полегче, — вздохнул я.

Не скажу, чтобы мне было страшно слышать эти слова, но ничего, кроме дополнительной чесотки ума, они во мне не вызывали. Звучит знакомо, а что значит?..

— Вертикальный прыгресс, говорил, косматизация вида, глубинный рогресс и назад к истокам, говорил… «Назад» и «к истокам» понятно, а остальное — нет… Кто такой «планетарный гоми…гоме-стад»?.. Ну, как можно глаза закрыть, когда ты такое говоришь?.. Если говоришь, значит, такое существует, а я не понимаю, что это такое и как себя с ним вести, если оно придет… Это же страшно, Молчун.