Сергей Лукьяненко - Звезды – холодные игрушки

Пункт назначения?

– Наставник!

Я обернулся, встретившись взглядом с Катти. Она вернулась. Замерла как вкопанная на краю полянки, глядя на Пера, только что хватавшегося за сердце, а теперь – собирающегося улизнуть.

Слишком мало во мне от Наставника Пера! Только плоть.

Его душа была мне чужой.

И Катти почувствовала неладное.

Уточните пункт назначения!

Куда бежать? Где меня не догадаются искать в первую очередь? Где можно укрыться, спасая свою бесценную жизнь, свое дважды сменившееся тело…

Кабина?

Я даже не успел обрадоваться. Управляющая система прочла мои мысли и сочла их приказом. Здорово.

– Первая! – крикнул я.

Входите.

– Наставник! – закричала Катти, когда я нырнул в открывшуюся дверь. – Наставник?

Она бросилась к кабине, и я увидел ее лицо сквозь мутное стекло, почувствовал напряженный и уже понимающий взгляд. Потом снизу ударил голубой свет.

Бег.

Все, что мне осталось. Скрываться, прятаться, ускользать. Один человек – слишком мало, чтобы изменить мир.

Место прощания. Освободите кабину.

Я постоял секунду, прежде чем выйти. Сквозь стекло пробивался свет – неровный, мерцающий, багровый.

В какую преисподнюю привела меня транспортная кабина?

Шагнув в открывшуюся дверь, я замер.

Темно. Здесь ночь – и почему-то кажется, что она здесь всегда. Жарко. И этот жар – такой же вечный, как и тьма. Воздух тяжелый и душный, наполненный запахом пепла.

Тянул со спины слабый ветерок, но и он был горяч и вязок.

Кабина стояла на краю огромной каменной чаши. Вначале мне показалось, что это жерло вулкана – снизу, с полукилометровой глубины, шло темно-красное лавовое свечение. Но черный камень был вылизан до зеркального блеска, до той правильности, к которой никогда не снисходит природа, но которая так нравится Геометрам.

Узкий уступ, шедший по краю чаши, был буквально утыкан транспортными кабинками. Каждые сто шагов… каждые пятьдесят метров – цилиндр темного стекла, едва угадываемый по сиреневым отблескам. Но очень, очень редко и далеко друг от друга стояли на каменном бортике люди. Расплывчатые силуэты – тени красного огня, бушующего далеко внизу.

Как зачарованный я подошел к краю чаши. Никаких ограждений. Никаких световых указателей, силовых полей, бортиков, отделяющих каменный уступ от обрыва. Потрясающе. Геометры очень любят жизнь. Что может заставить их соорудить такое?

Чаша черного камня с колеблющимся на дне озером темно-красного пламени, дрожащий воздух – отсюда исходит в темное, даже звезд лишенное небо столб горячего воздуха.

Тишина – живая, высасывающая звуки, не просто отсутствие звука, а Тишина с большой буквы.

Я ударил ногой по камню – звук утонул в тишине, жалкий и беспомощный.

Я обернулся – кроме искристого контура кабины, ничего не было за спиной.

Словно эта чаша, зачерпнувшая темного огня, стоит вне времени и пространства. Вне мира Геометров. В вечной ночи.

Для чего он создан, этот темный алтарь, в рациональном и правильном мире Родины?

– Прощание… – шепнула ночь. Голос ниоткуда, именно голос, а не телепатический сигнал.

Обернувшись к чаше – вовремя! – я увидел, как на мгновение возникла над каменным кратером, над красным пламенем, крошечная темная песчинка. Что-то слишком далекое, чтобы увидеть очертания человеческого тела…

– Гарс Эньен, оператор киберсистем, прощание…

Песчинка падала вниз, расцветая венчиком белого дыма.

Огненного озера плоть не коснулась. Растворилась на полпути, ушла вверх, в жаркое темное небо.

– Прощание… Рини Сакко, воспитанница, прощание…

Еще одно тело несется вниз, превращаясь в дым, возносясь к небесам Геометров.

– Прощание… Данге Крин, оператор кварковых реакторов, прощание…

Я стоял над чашей крематория. Самого огромного и странного, который только можно себе представить.

Наверное, таких погребальных вулканов много. Даже в таком уютном и безопасном мире люди должны умирать чаще.

Но с меня хватит и этой сцены. До конца дней моих. Тьма, подсвеченная лишь рукотворной геенной на дне кратера, сиреневые искры кабин, редкие силуэты людей и разрезающий тишину равнодушный голос.

– Прощание… Хати Лене, ребенок, прощание…

Чтобы понять жизнь Чужих, надо взглянуть на их смерть.

Может, это и правильно, что плоть превращается в пепел и уносится в небо, чтобы осесть на землю, прорасти травой и деревьями?

Только все равно нужно что-то еще, кроме стерильных огненных печей и балкончика для скорбящих друзей.

Хотя бы грубый цементный обелиск у воронки в глухой сибирской тайге. Временный обелиск, так и не сменившийся гранитной стелой. И все же он стоит там, в ином мире, на моей Родине. И к нему можно прийти, уткнуться в шершавый крошащийся край лбом и прошептать: «Я пришел…»

Даже не зная, что говоришь сам с собой…

– Прощание…

– Пер?

Я обернулся, ловя себя на том, что все дальше и дальше склоняюсь над краем чаши. Еще миг-другой – и я стал бы частью мира Геометров. Просто, незатейливо и надежно.

Голос Катти остановил меня вовремя:

– Кто ты?

Она стояла у кабины, одной рукой опираясь о стеклянную стену за спиной. Наверное, ей было страшно.

Хотя бы от собственных догадок.

– Катти, я хочу побыть один, – сказал я голосом Наставника Пера.

– Кто ты?

Я молчал.

Что я мог сказать? «Я человек с планеты Земля. Я пилот компании „Трансаэро“. Я тот, кто влез в тело Никки. Тот, кто убил Наставника Пера».

– Никки? – прошептала она. – Никки, это ты? Я ведь знаю! Никки, что с Наставником? Что с тобой, Никки? Никки!

Сломалось что-то во мне от взгляда этой измученной, уродливо стриженной под ежик девчонки, крошечного живого колесика мира Геометров. Чужой для меня, но родной для Никки Римера девочки.

Мое лицо расплавилось, потекло.

– Прощание…

Вы не умеете жить, Геометры. В своем благоустроенном мирке, со сведенными к минимуму потребностями и обрезанными эмоциями, со стремлением осчастливить весь мир – вы давным-давно мертвы. И хотя Наставники еще долго могут гальванизировать труп – в нем не осталось жизни.

Когда смерть превращается в спектакль – что-то неладно.

– Я Петр Хрумов, – сказал я, делая шаг к Катти. Лицо пылало, как от ожога, теперь это было лицо Никки Римера, и на мгновение в глазах Катти вспыхнула радость, смешанная с ужасом. Но я менялся вновь, меня выворачивало, мышцы разбухали, тело раздавалось в плечах, скулы разводило шире, а глаза меняли цвет…

– Прощание…

– Я Чужой, – сказал я. – Я не Никки. Прости. Откуда мне было знать, что его кто-то любит? Никки мертв.