Непристойные предложения - Уильям Тенн
Я разрывался между агентами, когда работал над рассказом: мой агент, на тот момент один из лучших в Нью-Йорке, сообщил мне, что предпочтет не представлять меня, если я буду настаивать на написании подобного вздора. Тогда я сам отправил рукопись А. К. Спекторский (его подчиненные, как я обнаружил, называли его «Старый Спек»!), главному редактору «Плейбоя», с которым меня в свое время познакомил Шел Силверстайн. Спекторский был очень любезен, и все наше знакомство говорил, что ему так понравились мои «Разгневанные мертвецы», что он мог цитировать его отрывками. «Маскулинистский переворот» пролежал на его столе полтора года, в течение которых он несколько раз встречался со мной и просил растянуть рассказ, чтобы он мог посвятить ему весь номер — вроде того, что сделал «Нью-Йоркер» с «Хиросимой» Джона Хёрси.
Все это время я сходил с ума; я рассматривал покупку мерседеса, уже прицениваясь к острову Манхеттен.
Наконец, или помощник редактора, или кто-то другой (или, возможно, сам Хью Хефнер) случайно прочел рассказ и пошел к Спекторскому, объяснив ему, что эта история будет вызывающей насмешкой над всей империей «Плейбоя». Рукопись вернули следующей же почтой.
Возможно, этот рассказ не на века, но я все равно считаю его забавным и смешным. И благодарным читателям, которым он понравился, я скажу: во всем виноват Элвин Брукс Уайт. Именно его небольшое творение The Supremacy of Uruguay стало причиной, по которой написаны все мои подобные рассказы. Оно показало мне, что необязательно использовать отдельного персонажа-рассказчика, если вы видите историю как своего рода псевдоисторию, пересказанную рассудительным и беспристрастным историком. И пока я читал The Supremacy of Uruguay, мне пришло на ум, что псевдоистории — это всегда научная фантастика. Лишь потом, гораздо позже, я столкнулся с романами Олафа Стэплдона и был удостоен чести увидеть, как поистине великий писатель-фантаст работает с образами.
Моих замечаний набралась уже целая куча. Вот вам последнее. Генри В. Сэмс, выдающийся декан факультета английского языка Университета штата Пенсильвания, дал мне работу, преподавательскую работу — и это было единственное занятие, которое нравилось мне больше, чем писать. И несмотря на то, что у меня не было необходимой докторской степени, прочитав мои рассказы «А моя мама — ведьма!» и «Маскулинистский переворот», он фактически взял меня на должность профессора.
(Разумеется, ни магистром, ни бакалавром я тоже не был — и Генри знал об этом в момент, когда поставил меня перед дверями аудитории. Все, что у меня было, как подмечал мой старший брат Мортон — к слову, настоящий профессор, — диплом старшей школы и дембель).
Генри Сэм, благослови его Господь, был единственным известным представителем Истеблишмента, необратимо восставшим против него.
Написано в 1961 году, опубликовано в 1965-м
Бруклинский проект
Огромная круглая дверь в задней стене кабины открылась, яркие диски в кремовом потолке померкли — и вновь засияли ослепительно-белым светом, когда круглолицый мужчина в строгом черном джемпере закрыл за собой дверь и задраил ее.
Мужчина прошествовал в переднюю часть кабины и повернулся спиной к натянутому поперек полупрозрачному экрану. Двенадцать репортеров обоих полов громко выдохнули и поднялись, отдавая дань замечательной традиции вставать при виде сотрудника правительственных спецслужб.
Мужчина радостно улыбнулся, помахал репортерам и почесал нос стопкой отпечатанных на мимеографе бумаг. Нос у него был большой и будто придавал ему весомости.
— Садитесь, дамы и господа, садитесь. В Бруклинском проекте нет места официальной мишуре. Я, можно сказать, ваш проводник на время этого эксперимента — я исполняю обязанности секретаря исполнительного помощника по связям с общественностью. Мое имя не имеет значения. Пожалуйста, распределите это между собой.
Каждый взял по одному отпечатанному листу и передал остальные дальше. Откинувшись на спинки металлических ковшеобразных сидений, репортеры попытались устроиться поудобнее. Мужчина в черном джемпере, прищурившись, посмотрел сквозь тяжелый экран на настенные часы с единственной медленно вращавшейся стрелкой. Потом весело похлопал себя по обтянутому черной тканью животу.
— К делу. Через несколько секунд начнется первое широкомасштабное путешествие человека во времени. Не от первого лица, а при помощи фотографического и записывающего устройства, которое снабдит нас богатейшей информацией о прошлом. Этот эксперимент оправдает вложенные в Бруклинский проект десять миллиардов долларов и более восьми лет научных разработок, продемонстрирует пригодность не только нового метода исследований, но и оружия, которое повысит безопасность нашей великой страны — и с полным на то основанием повергнет наших врагов в трепет.
— Но прежде позвольте предупредить: даже если вам удалось пронести через охрану ручки и карандаши, не пытайтесь ничего записывать. Вы напишете свои рассказы исключительно по памяти. У каждого из вас есть экземпляр последней версии Правил безопасности, а также брошюра, посвященная регламенту Бруклинского проекта. Бумаги, которые вы только что получили, обеспечат вас необходимой завязкой для истории; в них также есть предложения насчет трактовки и подачи. Во всем прочем — разумеется, в рамках упомянутых документов — вы можете писать свои рассказы как вашей душе угодно. Пресса, дамы и господа, должна быть свободной от правительственного регулирования. Итак, у кого есть вопросы?
Двенадцать репортеров уставились в пол. Пятеро начали читать выданные им листы. Бумага громко зашуршала.
— Неужели нет вопросов? Уж конечно, этот проект должен вызывать интерес — проект, взломавший последнюю возможную границу, четвертое измерение, время. Вы же представители национального любопытства, у вас должны быть вопросы. Брэдли, я вижу сомнение на вашем лице. Что вас тревожит? Уверяю вас, Брэдли, я не кусаюсь.
Все рассмеялись и с улыбкой переглянулись.
Наполовину привстав, Брэдли указал на экран.
— Почему он такой толстый? Я совершенно не хочу знать, как работает хронар, но отсюда мы видим лишь серые, размытые силуэты людей, которые двигают аппарат туда-сюда по полу. И почему у часов всего одна стрелка?
— Хороший вопрос, — ответил исполняющий обязанности секретаря. Его крупный нос будто светился. — Очень хороший вопрос. Во-первых, у часов всего одна стрелка, потому что, Брэдли, это все-таки эксперимент во времени, и служба безопасности опасается, что само время эксперимента, при некоем неудачном сочетании утечки информации с иностранной корреляцией… короче, что может быть предоставлена какая-то подсказка. Достаточно знать, что когда стрелка укажет на красную точку, эксперимент начнется. По этой же причине экран полупрозрачный, а картинка за ним немного размыта — ради камуфляжа деталей и настроек. Я уполномочен сообщить вам, что детали аппарата имеют, м-м, первостепенное значение. Еще вопросы? Калпеппер? Калпеппер из «Консолидэйтид», верно?
— Совершенно верно, сэр. «Консолидэйтид ньюс сервис». Наших читателей очень интересует инцидент с Федерацией исследователей хронаров. Само собой, мы не испытываем к ним уважения либо жалости — надо же было так себя повести, — но все-таки,
