Николай Дашкиев - Торжество жизни

— Честное слово, Иван Иванович, не знаю, что ответить… У Чижова один шимпанзе спит уже третий год. Шимпанзе жив при помощи чувствительной аппаратуры удается улавливать микроизлучение клеток, но разбудить его, вернуть к жизни не удается никаким образом… А излучение становится все более и более слабым: словно сон постепенно переходит в смерть. Но во всяком случае Чижов будет здесь, и в самый последний момент…

Хирург, досадуя, что выдал свою нерешительность, сердито повторил:

— Самый последний момент!.. Самый последний момент — это конец жизни! Я верю профессору Неговскому, который оживляет тех, кто умирает от шока, от потери крови, от удушья… Но он оживляет тех, у кого организм в целом здоров… Я верю в лечение сном: жизненные процессы затормаживаются, болезнь угасает под воздействием внутренних сил организма. Но ведь в нашем случае дело идет совсем о другом — оттянуть развязку на неопределенный срок, оставить человека между жизнью и смертью. Нет, уж лучше операция!

Операция началась в семнадцать ноль-ноль, и уже через пятьдесят минут профессор Чижов должен был ввести Кате свой препарат.

Прекратилось дыхание, потускнели глаза, стала угасать сердечная деятельность. Теперь никто в мире не в состоянии вернуть девушку к жизни. Но жизнь в ней теплится — слабый, мерцающий огонек, который в любую минуту может или погаснуть совсем, или вновь ярко вспыхнуть.

Дни, недели, месяцы — кто знает, сколько надо ждать, пока будет открыт противораковый препарат?

Множество людей будет работать, чтобы решить эту задачу. Не ради одной Кати, — ради спасения сотен тысяч жизней, ради осуществления благородной мечты: победы над преждевременной смертью.

Будут ночи без сна и дни без отдыха… Будет радость успехов и горечь поражений. Будет дерзновенный взлет человеческой фантазии и кропотливая ежедневная работа. И все равно жизнь победит!

Это — будет!

Но пока — среди живых Кати нет.

Над землей будут завывать злые метели, реять легкие весенние ветры, по-летнему жизнерадостно или по-осеннему грустно будет светить солнце; с каждым днем, с каждым годом все выше будут подыматься деревья Комсомольского парка…

А неподалеку от этого парка, в одной из комнат Института экспериментальной физиологии, как в сказке о мертвой царевне, непробудным сном будет спать Катя.

Но это не сказка. Это — реальность: стеклянный саркофаг, термометры, манометры, десятки сложных приборов будут оберегать крохотный огонек жизни в груди девушки. Она должна выжить, она будет жить!

Опустив большие жилистые руки, поникнув головой, стоит главный хирург. Он сделал все, что мог.

— Борьба окончена.

Усталый, бледный, профессор Чижов качает головой:

— Нет! Борьба продолжается!

Глава XXII

— Садитесь, товарищ Рогов. Рекомендацию я вам дам.

Восемь лет назад в этом же кабинете впервые встретились два человека: доцент, секретарь партийной организации Микробиологического института, и бледный седоголовый юноша, принесший ампулу с загадочным препаратом. Восемь лет назад Петренко увидел в Степане Рогове будущего ученого и помог ему сделать шаг по правильному пути. Они не стали близкими друзьями — слишком велика была разница в возрасте и в характерах, но каждая их встреча была знаменательной. Петренко убеждался в том, что Рогов с большой настойчивостью, с большой выдержкой идет вперед, что он все более приближается к тому типу людей, которых с полным правом называют советскими учеными. А Степан Рогов после каждой беседы с Петренко чувствовал, что им сделано еще очень мало.

Профессор Кривцов был ему ближе. Кривцов приучил его к настоящей научной работе. Но глубину научного мышления, острую принципиальность поведения ему помог выработать Петренко.

— Товарищ Рогов, я недоволен вами. Уже давно бригада работает без вас. Вы избегаете своих лучших друзей, не желая ни слушать, ни говорить. Тяжело? Знаю! Но в одиночку даже счастье кажется тусклым, — что уж говорить о несчастье! Как было на фронте? Радость — общая и горе — общее. А от этого и радость была полнее, и горе переживалось легче.

— Семен Игнатьевич, я все понял. Потому-то я и пришел к вам. Жизнь надо начинать сначала…

— Сначала? Нет! Ее надо продолжать! Борьба не прекратилась, — она вступает сейчас в самую решительную стадию. За последние дни произошло много событий, о которых вы, видимо, не знаете. Но об этом поговорим позже. Скажу лишь одно: есть предположение, что вирус "болотницы" проявляет слабые интерферентные свойства — те же, что и вирус Иванова. Завтра вы начнете работу над усилением этих свойств. Знайте: никто в мире еще не делал ничего подобного, но если вам это удастся — будут побеждены очень многие вирусные болезни. Вам предстоит создать не фантастический универсальный антивирус, — вы давно уже поняли, что это немыслимо, — а целую серию интерферентных вирус-вакцин… Предупреждаю: работа будет невероятно трудной. В начальной стадии вам поможет профессор Ивлев своей теорией об изменчивости вирусов, а затем ищите сами. Будет только одно руководство — общие положения мичуринской генетики, будет лишь один критерий — материалистическое мировоззрение… Мы сегодня долго говорили о том, кому поручить эту работу. Ее решено поручить вам, как ответственному за бригаду. Приказом министерства вы, Николай Карпов, Татьяна Снежко, Абраменко и Елена Борзик направляетесь на работу в наш институт в качестве младших научных сотрудников. Вы же будете составлять аспирантскую группу.

Затаив дыхание, Степан Рогов слушал профессора Петренко. Профессор не успокаивал его, не упомянул о Кате, не вспомнил о катастрофы с вирусом Иванова. Он намеренно говорит жестко, зная, что в такие минуты надо верить в силу человека и не жалеть его, а направлять.

— И еще, товарищ Рогов, — будьте бдительны. Мы с вами потеряли вирус Иванова. Это равносильно преступлению, и я, как член партии и секретарь организации, готов понести самую тяжелую кару. Такой случай не должен повториться никогда. Вы слышите? — никогда! И нигде!

Степан повторил, как присягу:

— Никогда и нигде!

— А теперь идите, Степа.

Потирая виски, он поднялся с места, подошел к Степану и положил свою большую тяжелую руку на его плечо.

— Горе есть горе, Степа! Но еще не все потеряно…

Степан тихо ответил:

— Спасибо, Семен Игнатьевич… Спасибо за все.

Он ушел.

А профессор Петренко смотрел на яркие огни большого города и повторял:

— Горе есть горе… Смерть есть смерть… Неправильно! Не должно быть горя! Не должно быть глупой, бессмысленной смерти!.. Человек должен жить сто пятьдесят принадлежащих ему лет!