Альберт Дебейер - Иные миры. Будущее возможно...

– Нет, не заметил этого, – сказал доктор Гардт. – Я вообще не ощущаю того, что мы путешествуем. Скорее мне кажется, что мы находимся на каком-нибудь космическом курорте.

– Да, это все та же история с гусеницей и вентилятором. Нам, например, кажется, что «Виланд» стоит совершенно неподвижно. Земля же и Луна движутся. Но такое впечатление будет у нас лишь до тех пор, пока ничто не влияет на движение нашего корабля. Однако лучше не думать об этом.

Теперь наступила очередь Андерля вылететь в пространство. Предварительно его научили, какие он должен делать движения и т.д. Томми Бигхед тоже получил водолазный костюм.

Все занялись теперь постройкой гигантского телескопа. Вогнутое зеркало, поперечником в несколько метров, из посеребренной жести было помещено на металлических шнурах в расстоянии нескольких сот метров от ракеты. Изображение в этом зеркале улавливалось специальным окуляром, находящимся в каюте капитана. В этом и все устройство телескопа. Зеркало специальными шнурами могло передвигаться и устанавливаться в любом положении. Телескоп увеличивал во много тысяч раз; в него можно было видеть очертания суши и даже высокие здания больших городов. Путешественники испытывали при этом такое наслаждение, подобного которому никто из них никогда не переживал.

Вследствие вращения Земли те пункты, которые удавалось уловить в поле телескопа, быстро исчезали из поля зрения. Нужно было поэтому особенно наловчиться, чтобы поймать какой-нибудь объект и с помощью шнуров направлять телескоп в желаемом направлении.

Ганс Гардт между тем совершенно приостановил работу дюз, в результате чего исчезла всякая тяжесть. Понятия «верх» и «низ» перестали существовать.

Все предметы внутри космического корабля, которые не были привинчены, витали в каютах. Люди также плавали, размахивая руками и ногами, как пловцы, если только вблизи не было какого-либо предмета, за который можно было ухватиться и удержаться.

Все столы и стулья были убраны и запрятаны в кладовой, гамаки были свернуты, а веревочные лестницы убраны – ими не приходилось больше пользоваться. Теперь нужны были лишь свободные пространства. В кухне Андерлю приходилось все время выдерживать жестокую борьбу с непокорными жидкостями. Опорожнить бутылку можно было лишь в том случае, если жидкость вытягивалась из нее соломинкой. Но если случалось по неосторожности быстро сдвинуть с места раскупоренную бутылку, то содержимое немедленно выскакивало наружу и витало в воздухе в виде жидкого шара, который с большим трудом удавалось вновь поймать.

Скоро наши путешественники привыкли все свободное время проводить вне «Виланда». Только ограниченное время действия имевшихся у них баллонов с кислородом и необходимость есть и спать мешали еще более продолжительному пребыванию в пространстве. Все, кто не был непосредственно занят работой на «Виланде», вылезали и парили по эфиру.

В таком состоянии они не заметили, что Луна за это время раскрылась на три четверти, стала подниматься все выше, пока не повисла над капитанской каютой.

На третий день пути звездолет достиг той границы, где притяжение Земли и Луны уравниваются. Перейдя эту линию, «Виланд» вступил в царство Луны и стал мчаться со возрастающей быстротой к нашему спутнику, диск которого, казалось, значительно превосходил своей величиной Землю.

С этого момента Гардт запретил прогулки вне небесного корабля.

Глава 18

ЗАГАДОЧНОЕ ОТКРЫТИЕ

Чем ближе продвигался «Виланд» к своей цели, тем беспокойнее становился Томми Бигхед.

Он часто обращался к капитану с вопросом о том, нет ли возможности снестись с Землей. Он добросовестно изложил на бумаге все замечательные события и приключения этой удивительной экспедиции, и ему очень тяжело было сознавать, что его сенсационные отчеты – огромные капитал – не могут попасть в руки мистера Тиллера.

– Невозможно, мистер Бигхед, – заявлял ему Гардт в сотый раз. – Чтобы иметь возможность передавать по радио сообщения на расстоянии триста тысяч километров, нужны такие сооружения, которых нет еще во всем мире. Кроме того, у нас нет и никакого передатчика.

– А световые знаки?

– С помощью гигантского зеркала, пожалуй, можно было бы послать на Землю сигналы по азбуке Морзе. Но мало шансов на то, что сигналы эти будут кем-либо приняты. Кроме того, надо иметь в виду, что вся Средняя Европа сейчас в облаках.

– А все же, среди сотни обсерваторий на Земле, может быть, найдется хоть одна, которая заметит наши знаки, – возразил упрямый Томми. – Не может же быть, чтобы решительно все было окутано туманами! Давайте сигнализировать – вверх, вниз, в стороны... Авось, кто-нибудь заметит нас.

Гардт улыбнулся.

– Скажите, милейший мистер Бигхед, как вы себе все это представляете? Неужели вы полагаете, что мы можем па расстоянии триста тысяч километров делать такие же опыты, как на артиллерийском полигоне? Наши световые знаки могли бы быть приняты самыми сильными рефракторами при максимальном увеличении яркости лишь в том случае, если бы эти наиболее усовершенствованные инструменты были направлены прямо на нас, а наши зеркала, в свою очередь, были бы установлены прямо на наблюдающую нас обсерваторию. Мы ведь не можем посылать знаки всем существующим обсерваториям и надеяться, что как раз в данную минуту их телескопы направлены на нас, и что где-то далеко-далеко сидит наблюдатель, настолько опытный, чтобы разобраться в азбуке Морзе. Слишком многого требуете от всесильного случая, мистер Бигхед.

– Жаль, – сказал огорченный Томми, – жаль таких сенсационных статей...

– Придется подождать с ними, пока мы возвратимся на Землю, если только мы вообще вернемся...

Опять этот упрек, который мучит совесть Томми и приводит его в отчаяние! В каждом слове, в каждом взгляде своих товарищей по путешествию Томми читал немой укор: «Наша жизнь на твоей совести». И Томми ужасно страдал от этой мысли. Ведь с каждой минутой приближался роковой момент всеобщей гибели, причиной которой является он. Непроницаемая маска, за которой репортер скрывал свое внутреннее «я», упала и раскрыла страдающее лицо измученного горьким раскаянием человека.

Чтобы хоть несколько рассеять свои горькие думы, мистер Бигхед внимательно изучал приближающиеся твердые массивы Луны, которые в ярком солнечном свете расширялись и становились рельефными. Пустынные, окаймленные острыми желобами равнины сменялись темными круглыми кратерами, испещренными ущельями и горами, длинные тени которых указывали на их огромную высоту.

Ни леса, ни моря, ни реки не нарушали однообразной жуткой пустыни. От северного полюса до южного – ничего, кроме голой растрескавшейся почвы и крутых горних массивов. Нигде никакого темного пятнышка, которое указывало бы на растительность. Ни малейшее облачко не закрывало вида на старческое лицо этого лишенного атмосферы спутника Земли.