Наталья Иртенина - Аут

Последнего уже с трудом взвалил на самый верх выросшей кучи. Отошел и полюбовался. Гора шевелилась, но расползтись на составляющие у нее все же не получалось.

Сначала Кубик хотел поджечь ее лучеметом. Но вспомнил, что симов оружие не берет. Чертыхнулся, сообразив, что, кажется, напрасно пыхтел над сооружением могильника Божества. Ничего другого не придумав, решил устроить фейерверк из гранаты, которую таскал в кармане. Сунул руку в куртку и нащупал что-то постороннее.

Это была зажигалка, подаренная Божеством. В виде дракона, неведомого зверя, изрыгающего огонь. Божество сказало «Пригодится». Кубик потер лоб, соображая.

Выходит, оно знало, для чего пригодится зажигалка? Оно само отдалось в лапы симов. Само вызвало их из… Из того места, где ничего не существует. Оно хотело умереть.

Вот, теперь мир свободен от Божества. Только миру от этого уже ни тепло, ни холодно.

Кубик подошел к куче и щелкнул зажигалкой. Из пасти зверя вырвалась сильная струя огня и запалила торчащую ногу сима. Кубик едва успел отскочить, дико таращась. Пламя почти мгновенно охватило всю кучу. Огромный костер потянулся языками к небу.

Кубик с опаской посмотрел на жутковатого зверя в руке. Простой огонь не бывает таким… стремительно алчным.

Он оглянулся на дом. А не сжечь ли ко всем чертям и его? Убрав с крыши «тарелку», разумеется. Заманчивая и красивая мысль, но он отверг ее. Дом ни в чем не виноват.

Могильник быстро прогорал, уменьшаясь в размерах. Кубик, прицелившись, швырнул в него зажигалку.

Хорошо, что стоял далеко. Раздавшийся взрыв опрокинул его в траву и обсыпал трухой и землей.

Милая зверюга. Такая ласковая. Не ушла, не попрощавшись.

Кубик поднял голову. От кучи осталось пустое место, покрытое язвами догорающего огня. Он встал и подошел. Никаких обгоревших скелетов. Черная земля с рытвиной от взрыва посередине.

Кубик понял только одно – гадать, куда они все подевались, бессмысленно. Поэтому просто подобрал оружие и пошел в дом. Поискал, как закрывается дверь. Нашел кнопку сбоку и закрыл. На всякий случай.

Забрался на крышу и сел в машину. Теперь можно возвращаться.

Было бы куда и для чего.

Но если с «куда» вопрос решен, то «для чего» оставалось безответным.

Разве что как предлагало Божество – ждать смерти.

Глава 20

Кубик лежал на теплом каменном полу и смотрел на пылинки, повисшие в луче утреннего солнца. Ему было одиноко. Поселившись в молельном доме, он больше двух недель не выходил наружу. Потерял счет дням. Оброс щетиной, отчего все время чесался подбородок. Голодал, но не замечал этого. Вообще перестал замечать что-либо.

Но вода у него была. Нашел ее, как только вернулся сюда. В крошечной боковой комнатке при входе, где был только старый, разваливающийся стул, какие-то непонятные одежды и пластиконовое ведро, из стены торчал кран с одним вентилем. Без особой надежды Кубик покрутил его, и вопреки ожиданиям полилась тонкая струйка воды. Напившись, он подставил под кран ведро, вымыл и наполнил его.

С того дня кормился только этой водой. Она имела чуть сладкий вкус и не давала ему умереть. Но ему было все равно, умрет он или нет. Он ощущал бесконечную потерю – целого мира. Эти переживания доставляли ему мучения и боль. Он боялся своего одиночества. Жизнь вокруг вымирала. Он боялся долгого и бессмысленного существования среди развалин и пепелищ. Божество сломало его. Он поверил его словам о смерти и конце. «Ты останешься один и будешь призывать смерть». Оно знало. Оно все знало наперед. Нечем было защититься от этих беспощадных слов. Нечего выставить против их темной власти.

Несколько дней голуби жили вместе с ним. Улетали, возвращались, обсуждали новости. Где-то они добывали для себя еду и всегда были сытыми. Однажды, наблюдая за ними, Кубик наткнулся на мысль, пришедшую из уже далекой прошлой жизни. Он вспомнил сломавшегося робота-уборщика, Раффла, воскурение при помощи белой мыши. Сейчас задача была сложнее. Сломался не робот, а целый мир. Может быть, если совершать непрерывные воскурения… получится что-нибудь исправить?

Кубик попытался словить одного. Разбил об пол колени и локти, но только вспугнул стаю, оставшись ни с чем. Голуби, сердито переговариваясь, снялись с места, вылетели в окно и больше не возвращались.

Потирая ушибы, Кубик решил, что голубь все равно слишком мал, чтобы с его помощью чего-то добиться в отношении целого огромного мира. Или хотя бы Города. Нужно что-то покрупнее. Кошка? Собака?

И тут его осенило. Человек! В городе сколько угодно мяса, готового к воскурению. Все равно это не люди, а… скоты. Безмозглые, бесчувственные, озверевшие идиоты, грызущиеся за кусок жратвы.

Мысль было жуткой, пугающей. Настолько, что Кубика начало колотить. Он покрылся мурашками, заполз в угол и начал жалобно поскуливать, как голодный и беспомощный щенок.

Он вдруг подумал, что воскурения совершаются уже давно. Каждую ночь Перемены дым и огонь взмывали в небо. Каждую ночь Перемены бесследно пропадали люди. Сколько там он насчитал их, когда был еще младшим статистиком? Полпроцента общей численности населения? Каждый двухсотый. Горлы считали, что они уходят в край блаженного бессмертия. Но их просто поедало Божество. Или кто там. Оно сказало, что его создали… Это значит… Кубик в страхе оборвал мысль.

А то, что сейчас делают эти несчастные, слабоумные, озверевшие, – это, что ли, не воскурение? Кропят улицы горячей, дымящейся человечьей кровью, мажут в ней руки и рожи и скачут вокруг растерзанных трупов. Эту красноречивую сцену он наблюдал пару дней назад из окна.

Совершая свое воскурение, чем он будет отличаться от них?

Идея зачахла сама собой.

Но других способов он не мог придумать. И все больше отдавался во власть слез. Сухих, не из глаз льющихся, а душащих изнутри. Там, внутри него, пряталось огромное, безысходное горе, рвущее душу. Он оплакивал мир во сне, ночью, свернувшись на полу, и днем, рассматривая лики на стенах, обходя кругами просторное помещение своего нового жилища. Подолгу простаивал – глаза в глаза – перед доской с изображением, на котором еще оставались следы кровавых слез, медленно бледнеющие. Мысли затихали, и внутри у него устанавливалось молчание. Иногда оно было печальным, реже – легким, чистым, звенящим, иногда – суровым, строгим. Когда уставал стоять, садился прямо на пол, поджимал ноги и продолжал смотреть. Вверх, глаза в глаза. Человек на доске никогда не сводил с него взора, где бы Кубик ни находился. И тоже делался разным. То добрым, то укоряющим в чем-то, то грустным, то ободряющим жестом правой поднятой руки.

Поначалу это было просто любопытство. Затем стало привычкой и даже потребностью. К концу второй недели это был уже каждодневный ритуал. Кубик исхудал, одежда висела на нем как на вешалке, но вода из крана день ото дня становилась все чуднее. Напившись ее, он не чувствовал голода. Умываясь ею, переставал ощущать усталость. Уходила тоска, и появлялось что-то другое. Что именно, он понял однажды, когда в голове вдруг пробилась робкая мысль, обращенная к человеку на доске: «Помоги!» Это была надежда. То, что можно было выставить в заслон против слов о смерти.