Фред Хойл - НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 4 (1966)

— Чебукин слушает!

— Можно Оленьку? Ольгу Васильевну, — поправился Люстиков.

— Кто говорит? — поинтересовался бас.

— Люстиков! Я научный руководитель Ольги Васильевны.

— Хм… В качестве отца разрешите выразить надежду, что вы научный руководитель моей дочери днем, а не ночью.

Короткий щелчок, и зазвучали гудки «занято».

Пошляк и гад, устало подумал Люстиков. Странно, у такой девушки этакий папаша.

6

Он является деятелем некоторых ответвлений наук, или деятелем искусств, или деятелем, посвятившим себя деятельности других деятелей, а точнее всего, просто деятелем в самом концентрированном значении слова, всеобщим деятелем, этой всеобщностью несколько напоминающим мировой эфир в представлении физиков недавнего прошлого.

После работы Оленька зашла к брату, что случалось крайне редко.

Коля и Анджей Сыроваров, Колин однолеток, сидели у стола, заваленного крючками, лесками, грузилами, спиннинговыми катушками, блеснами, поплавками и вели специальный разговор…

— Стравил еще два метра, — оживленно рассказывал Колька. — Судачок килограммов на десять. Повел… Отпускаю еще… Отпустил до отказа. Легонько потянул. Судачок выпрыгнул: честное рыбацкое, не рыба, а дельфин — килограммов двадцать. Тяну. Еще тяну. Подвожу сачок…

— И судак сорвался, — перебил Сыроваров. — Твои новеллы, мон шер Николя, страдают однообразием концовок.

— Коля, — сказала Ольга. — Мне необходимо с тобой посоветоваться.

Теперь Колька позволил себе заметить сестру.

— Со мной, с «пустоцветом», «рыбьей душой»? Не обманывают ли меня органы слуха, Анджей? Не шутят ли со мной злую шутку органы зрения?

— Перестань балаганить, — отрезала Ольга. — Мне… нам нужен человек… ну, словом, талантливый, разносторонний. Ты больше вращаешься… ну, словом, в разных кругах, и — я подумала…

— Ты права, сестричка, — кивнул Колька. — Разносторонность — сильнейшая сторона моего интеллекта. По разносторонности меня можно приравнять к шару, у которого число граней бесконечно.

— Нет, нет, — испуганно сказала Ольга.

— Вы правы, — вмешался Сыроваров. — Но не нонсенс ли искать многогранность, когда перед глазами Анджей?!

— Нет, нет… — повторила Ольга. — Мне, нам… ну, словом, нужен человек проявившийся, известный…

— Подумаем… — сказал Колька.

— Поразмыслим, — подтвердил Сыроваров.

— Не подойдет ли Z? — после долгой паузы предложил Колька.

— Ни в коем случае! — Сыроваров отрицательно покачал головой. — Только N. Никто, кроме N.

— Ты прав, Анджей Люсьен, Nили проблема вообще неразрешима.

— Кто он такой, этот N? — растерянно спросила Оленька, читавшая, кроме специальной литературы, одних классиков.

— Вы не знаете?! — всплеснул руками Сыроваров, подошел к полкам, вытащил толстый том «Материалы к биографии N и громко, с выражением зачитал приведенные в эпиграфе заключительные слова «резюме».

«Всеобщность… мировой эфир… — про себя повторила Оленька. — Пожалуй, это именно то, что нужно Григорию Соломоновичу…»

7

Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.

Все в человеке меняется с годами. Подгузник, пройдя стадию коротких штанишек трансформируется в узкие, облегающие джинсы, а затем в приличной ширины брюки спокойных тонов. Распашонка эволюционирует в пиджак, шапочка с помпоном в шляпу. Щеки о годами несколько отвисают, глаза сужаются, затягиваются жирком, как постепенно затягивается льдом полынья, единый акварельно-розовый румянец подразделяется морщинами на несколько мелких, исполненных не акварелью, а маслом лиловатых тонов.

На Nзакон превращений оказал именно такое действие. Только улыбка, отштампованная некогда применительно к юношески округлым щекам, губам, сложенным сердечком, будто в ожидании поцелуя, и широко раскрытым глазам, светящимся неведением, — осталась прежней.

От времени она лишь несколько погнулась и переместилась вбок на слишком обширной для нее плоскости лица — скособочилась, если позволительно применить такое вульгарное, хотя и точное выражение.

Оленьку, направленную для переговоров, Nвстретил благосклонно.

— Во имя науки я готов на все, — проговорил он, выслушав сбивчивые объяснения. — Едем! Такси!

Однако Оленьке он почему-то не понравился.

— Может быть, выставим? — шепнула она в препараторской Григорию Соломоновичу. — Какой-то он…

— Человек как человек, — перебил Люстиков. — Поздно перерешать.

Им владело лихорадочное нетерпение.

— Как знаешь, — грустно сказала Оленька. Специально для Nиз кабинета директора Ветеринарного института в лабораторию притащили глубокое черное кожаное кресло.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказал Люстиков. — Для успеха эксперимента необходимо сбросить физическое и нервное напряжение.

N закрыл глаза.

Люстиков собирался подключить электронаркоз, но пациент уже спал.

— Удобный объект, — с сомнением в голосе проговорил Люстиков и, помолчав, как обычно, скомандовал: — Включаем мыслесниматель! Следи за приборами, Оленька! Опыт ответственный. Включаем трансформатор!

Щелк: локатор отыскал и осветил извилину. Но странное дело, она излучала не фиолетовое свечение, типичное для недавней информации, и не лучи, близкие к инфракрасным, характеризующие информацию эпохи детства и юности.

Извилина горела свинцово-сероватым с зеленым отливом светом, который точнее всего можно описать словом» неопределенный».

— Как ртутная лампа, — шепнула Оленька и зябко передернула плечами.

— Поищем другую извилину! — решил Люстиков, берясь за диск направлений.

Локатор, как купальщик из проруби, выскользнул борозды извилины; поверхность коры больших полушарий погасла. Несколько секунд локатор скользил в зеленовато-серой мгле, обозначая свой путь еле заметными искровыми разрядами, потом осветил новую извилину.

Она загорелась тем же тусклым, неопределенным светом.

Локатор часто мерцал, словно мигал в растерянности.

— Снять торможение! — скомандовал Люстиков.

Локатор рванул с места, сразу взяв скорость курьерского поезда. Отработанная извилина гасла с быстротой молнии. Из репродуктора неслось невнятное бормотание; казалось, он захлебывается.

— Перегрев! Перегрев!.. — сдавленным голосом крикнула Оленька.