Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

— Пощупай кости на моей руке до локтя. Вот эти две кости не такие прямые и изящные, как у вас, Ненастоящих Людей. Они толстые, как флагштоки, и выгнуты, как спины двух котов, которые шипят над рыбьей головой и нагоняют друг на друга страху на крышке мусорного ящика. Эти кости устроены так, чтобы впрямь быть крепкими подпорками для моих мышц, а уж они-то поздоровее будут, чем у Ненастоящих. Давай-давай, щупай их!

А теперь глянь на бровные выступы. Они все равно как верхушки тех очков в оправе, что носят все ихние интеллигенты. Смахивают на очки, что носит эта цыпочка из колледжа.

И пощупай мой череп. По форме он не шар, как у тебя, а как буханка хлеба.

— Зачерствевшего хлеба! — усмехнулась Дина. — Насквозь твердого, как камень.

— Пощупай мои шейные кости, — продолжал реветь Старина, — если только у тебя достанет сил прощупать их через мои мышцы! Они изогнуты вперед, чтобы не...

— О, мне известно, что ты обезьяна. Ты не можешь просто так задрать голову и посмотреть, птичка на тебя капнула или дождинка, чтобы не сломать себе хребет.

— Черта с два обезьяна! Я — Настоящий Человек! А ты пощупай мою кость на пятке! Разве она похожа на твою? Нет, не похожа! У нее совсем другое строение, да и вся ступня другая!

— Так поэтому тебе с Гамми и всем вашим чадам приходится ходить, как шимпанзе?

— Смейся, смейся, смейся!

— Я и смеюсь, смеюсь, смеюсь. Ведь только из-за того, что ты — каприз природы, чудовище, чьи кости еще в утробе матери стали расти неправильно, ты придумал фантастический миф о своем происхождении от неандертальцев...

— Неандертальцев! — прошептала Дороти Сингер. Вокруг нее кружились стены, казавшиеся в полумраке изломанными и призрачными, будто в чистилище.

— ... Вся эта чушь об утерянной шляпе Старины Короля, — продолжала Дина, — что если ты когда-нибудь отыщешь ее, то сможешь разрушить чары, которые держат так называемых неандертальцев на свалке и в переулках, просто вранье, отбросы из помойки, причем не слишком аппетитные...

— Ох, гляди, — закричал Пейли, — напрашиваешься на хорошую взбучку!

— Вот-вот, этого ей как раз не хватает, — пробормотала Гамми. — Давай поколоти ее. Она, небось, тогда поутихнет со своими шуточками, перестанет дразнить тебя. И ты тогда сможешь малость соснуть. А еще ты хотел разбудить цыпку.

— Эта цыпка у меня так проснется, как отродясь не просыпалась, когда Старина полапает ее, — прогромыхал Пейли. — Дружище В Небесной Выси, разве нет тут чего-то такого, отчего ей надо было встретиться со мной и быть в этом доме? Не похоже, чтоб она собиралась так легко рвануть от меня, и это так же верно, как и то, что старая рубаха воняет.

— Эй, Гамми, она, поди, и ребятенка заимеет для меня, а? У нас уже лет десять как не было тут соплюшки. Я вроде как скучаю по моим ребятенкам. Ты родила мне шестерых, и все они были Настоящими, хотя я никогда не был уверен насчет того Джимми, уж больно он смахивал на О’Брайена. А теперь ты вся иссякла. Ты теперь такая же пустая, какой всегда была Дина, но ты все еще в состоянии вынянчить их. Как ты насчет того, чтобы вынянчить ребятенка от цыпочки из колледжа?

Гамми крякнула и опрокинула в себя пиво из кофейной кружки с обитыми краями.

— Не знаю, — пробормотала она, громко рыгнув. — Ты еще полоумнее, чем я думала, если думаешь, что эта смазливая маленькая мисс Четырехглазка будет что-то иметь с тобой. А если она даже и тронется умом настолько, чтобы заниматься этими глупостями, то что за жизнь ожидает ее ребенка? Быть выращенным на мусорной куче? Да еще при старых, уродливых мамаше и папаше? Вырасти в уродину, с которым никто не захочет иметь дело, и вдобавок с таким странным запахом, что все собаки будут кусать его?

Она вдруг зарыдала.

— На свалке вынуждены жить не только неандертальцы. Здесь вынуждены жить калеки и больные, и глупые, и чокнутые. И они становятся неандертальцами — ну совсем как мы, Настоящие Люди. И не отличишь, не отличишь. Мы все — бесполезные, поганые уроды. Мы все — неандер...

Старина ударил кулаком по столу.

— Никогда не обзывай меня такими прозвищами вроде этого! Нас, Пейли, — Настоящих Людей, — так обзывает только Гъяга. Чтоб я никогда больше не слыхал от тебя такого прозвища! Оно означает не человека, оно означает что-то вроде первоклассной гориллы.

— А ты не смотрись в зеркало! — взвизгнула Дина.

Троица продолжала вести разговор — с пререканиями, язвительными насмешками, переходящими на крик, — но Дороти Сингер закрыла глаза и снова уснула.

Некоторое время спустя она проснулась. Она села, нашла свои очки на столике подле нее, надела их и огляделась вокруг.

Дороти находилась в просторной лачуге, выстроенной из обрезков древесины. В ней было две комнаты, около десяти квадратных метров каждая. В углу одной из комнат стояла большая керосиновая плита. На огромной сковороде с длинной ручкой жарился бекон. От плиты в помещении было жарко. Ее очки быстро запотели, а на лбу выступили капельки пота, стекавшие вниз.

Вытерев очки и лоб носовым платком, она принялась изучать обстановку лачуги. В основном она оказалась именно такой, какую она и ожидала увидеть, но три вещи удивили ее. Книжный шкаф, фотография на стене и клетка для птиц.

Книжный шкаф, из какого-то темного дерева и сильно поцарапанный, был высоким и узким. Он был битком забит книжечками комиксов, Синими книгами[41] и неисчерпаемым запасом книг, некоторые из которых, по ее предположениям, насчитывали по меньшей мере лет двадцать. Среди них находились книги, чьи рваные корешки и разводы от воды на обложках свидетельствовали о том, что их подобрали на мусорных кучах. «Аллан и ледяные боги» Хаггарда, «Очерки по истории» Уэллса, том I, и его же «Игрок в крокет». А также «Гог и Магог», «Возвещение Армагеддона» преподобного Галеба Г. Хэрриса, «Тарзан Грозный» и «В сердце Земли» Берроуза. «После Адама» Джека Лондона.

На фотографии, висевшей на стене в рамочке, была очень похожая на Дину женщина, которую, очевидно, сфотографировали примерно в 1890 году. Фотография была довольно большой, в коричневатых тонах, и изображала миловидную женщину аристократической внешности примерно тридцати пяти лет, в бархатном платье с высоким лифом и небольшим декольте. Ее волосы были стянуты назад в строгий узел на затылке. На груди сверкала бриллиантовая брошь.

Самым странным предметом была большая клетка для попугаев. Она стояла на высокой подставке, из основания которой торчали гвозди для прибивания клетки к полу. Сама клетка пустовала, но дверца была заперта длинным и узким велосипедным замком.