Евгений Прошкин - Слой

— Не борзей. Костя, а зачем ты в партию вступил? — неожиданно спросил Немаляев.

— Кушать хотелось.

— Смешной ты человек, Костя.

— Ага. Ваше Чрезвычайное Правительство так смеялось, так смеялось...

— Ты не тех казнил, кого надо. Кокошина вы почему не ликвидировали?

— Руки не дошли.

— Руки! Стало быть, короткие они у вас, — проворчал Немаляев, — Валуева ты не пощадил. У меня все бойцы его книжками упивались. К Маркесу их не приучишь, так хоть этого, чтобы буквы не забыли. А с Кокошиными, видно, самому решать придется.

— Кокошины? Он что, не один?

— Там два брата-акробата. Такое замутили... Немаляев прошелся по комнате и, хищно схватив тетрадь, раскрыл на середине.

— Дядя Саша, там порожняк.

— "Порожняк"? Ты что, из этих, из... — Он стремительно приблизился к Людмиле и взял ее за подбородок. — Смотри у меня! Ведь выпорю, я тебе не матушка. Ладно, с тобой еще успеем. А к тебе, Костя, у меня длинный-предлинный разговор.

— Длинного-предлинного не получится, я так, на часик заскочил. Чаю попью, и обратно.

— Он ко мне заскочил! Ко мне, милый ты мой, приползают.

— А я заскочил, — упрямо повторил Константин.

— Роговцев, а может, тебя грохнуть? Как ты писателя — фьють в окошко.

— Дядя! — с укором воскликнула Людмила.

— Это дядя шутит, — пояснил Костя. — Вы же Сан Саныч, романтик. Человек с идеалами, — вы разительно добавил он.

— Гм, с идеалами... Это кто тебе сказал? Лешка?! Ты где с ним?.. Он здесь, в нашем слое?

— Он на Родине. Да, Алексей Евгеньевич, его так звали.

— Дочка у него на пироги мастерица, — душевно произнес Немаляев. — С яйцом и капустой особенно.

Добряк в больнице на врал. Сан Саныч действительно помнил старых друзей.

Немаляев прочитал несколько строк и судорожно перевернул страницу.

— Если вы надеетесь, что Борис написал учебник «как свалить из ада и поселиться в раю»... а вы надеетесь... Так вот, зря. К сожалению. Надо остаться и благоустраивать. Благоустраивать ад, Сан Саныч.

— Костя, что ты хочешь взамен?

— Мы уже поменялись.

— Ты объяснишь, как отсюда уйти, и я уйду, — настойчиво повторил Немаляев. — По-моему, это хорошая сделка. Здесь я вам мешать не буду. Банкуйте.

— Некому, — ответил Константин. — Некому, кроме вас, Сан Саныч.

— Ты же знаешь, как это сделать!

— Знает только Борис, но мы с Петром его давно закопали. Кстати, первое условие: сотника вы тоже не тронете.

— "Тоже"? — с сарказмом переспросил Немаляев. — Первое условие? Условие чего?

— Мирного договора. За этим я, собственно, и пришел.

Сан Саныч скрестил руки на груди и уставился в окно.

Людмила исподтишка улыбнулась Косте и полезла за сигаретой, но сумочка была пуста.

— Так как насчет чая? — осведомился Константин. — И сотника.

— Пусть сам выбирает. Единственное, что я могу тебе обещать.

— А наш договор?

— Благоустраивать ад... — печально произнес Немаляев. — Мне надо подумать.

Он сел в кресло и нажал на кнопку. Часть стены Развернулась, и из смежной квартиры вошла симпатичная девушка. Склонившись так, что в декольте было видно все, до самого пупка, она катила перед собой низкий сервировочный столик. На столике был чай.

— Ты про аварию смотрела? — обратилась одна телефонистка к другой.

— С Горшковым? Который магнат?

— Ну да. Как это он разбился? Небось пьяный был.

— Магнаты сами по себе не разбиваются, — многозначительно произнесла вторая. — Там еще говорят, деньги кругом валялись. Деньги, деньги весь лес в деньгах.

— И еще с ним этот был...

— Да, да. Этот, как его?..

Кокошин иронично посмотрел сквозь перегородку — обе женщины были одеты в застиранные блузки, такие же похожие, как серые лица телефонисток. Он давно заметил, что чем человек беднее, тем ближе к сердцу он принимает беды магнатов.

— Забыла фамилию.

— А, ты о нем? Сейчас... Мурманск — третья, — сказала она в микрофон.

Кокошин зашел в кабину и, закрыв стеклянную дверь, снял трубку.

— Здорово. У меня все в порядке. А у тебя?.. Ясно... Погода? Жарко. Да, виделся тут с одноклассником. Ездили на дачу. Шашлык был... И даже вкуснее, чем думал. Да, такого шашлыка мы с тобой еще не ели.

Он помолчал, давая абоненту усвоить информацию. Насчет шашлыка его поняли правильно.

— А?.. Тетя Рая?.. Тетя Рая в порядке, — сказал Кокошин.

Это означало, что звонок не контролируется. Теперь, после соблюдения условностей, можно было просто поболтать.

— Как там мои? Ты к ним заглядывал?.. Что-о? Кавалер?! Ей же только четырнадцать! Ну, девка!.. Погодите, вот я прилечу...

— Хабаровск — четвертая, — объявила женщина. Молодой человек, нетерпеливо топтавшийся у стенда с поздравительными открытками, влетел в узкую будку и завопил:

— Алле! Алле, Маша! Алле!!

Ожидающие на переговорном пункте недовольно переглянулись. Каждый подумал об одном и том же: эти приезжие всегда чем-то выделяются. Все дело в недостатке воспитания.

— Маша, Маша! Алле!! — надрывался молодой человек. Потеряв терпение, он два раза треснул по аппарату.

— Эй! Чего долбишь? — крикнула телефонистка. — Ты что, с гор спустился? Если не слышно, подожди, я второй раз соединю.

— Да нет у меня времени, — взмолился он, выбегая из кабинки. — Поезд! Я лучше с вокзала.

— Вызов отменить, что ли? — рассердилась она. — Сами не знают, чего хотят.

Молодой человек забрал в окошке деньги и опрометью выскочил на улицу.

— Смоленск — шестая, Рига — первая, Брянск — восьмая, — подряд назвала женщина. — Кто с Мурманском говорил? Гражданин, вы где? Третья!

— Да он там еще, — сказал кто-то. — Третья занята.

— А что он, заснул? Связи-то нет уже. Гражданин! Позовите его.

Мужчина в очках-линзах подошел к третьей кабине и тактично постучал. Кокошин неподвижно сидел на откидном стульчике. Мужчина постучал еще — Кокошин не шевелился.

— Похоже, заснул, — беспомощно улыбнулся очкарик и наконец осмелился открыть дверцу.

Он тронул спящего за плечо, и тот, не меняя позы, вывалился наружу. Черная рубашка Кокошина промокла от пота — но только на спине и каким-то странным пятном неправильной формы.

Позже в фанерной перегородке между кабинками нашли два маленьких отверстия.

— Да лет семнадцать... — сказала плачущая телефонистка.

— Худой, сутулый, волосы немытые... — добавила вторая.

— Деревня — он и есть деревня... В протокол занесли: «Особые приметы отсутствуют».

— Не горячись, — успокоил брата Кокошин. — Четырнадцать лет — возраст нормальный. Главное, чтоб до постели не дошло, а в подъезде потискаться — это можно. Вспомни себя-то! Алле... Алле, ты меня слышишь? Алле!