Марина Дяченко - Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок

Нечего бояться.

Хочу отойти от окна. Не могу. Сижу и смотрю.

Он чувствует взгляд — поворачивает голову и смотрит прямо на мое окно! Как Снежная Королева у Андерсена. Странно, что от этого взгляда мои витражи не свернулись трубочкой и не опали, будто прошлогодняя афиша…

Отпрыгиваю, как будто меня сдуло с подоконника ветром.

Нахожу в шкатулке под зеркалом мелок, обвожу на полу круг, стою в центре с закрытыми глазами.

«Крик идет петушиный

В первой утренней мгле

Через горы–долины

По широкой земле».

Здесь меня не найдут.

Лена

— А я знаю, где твое окно, — говорит Виктор.

(Я только что выскочила из парадного. На мне мое лучшее платье, а на ногах шпили такие, что еще чуть–чуть — и сравняюсь в росте со своим спутником. Изо всех окон к тому времени торчат любопытные физиономии, отовсюду взгляды, взгляды, о, я местная знаменитость, славная теперь не только тем, что появляюсь «в телевизоре», но и в первую очередь тем, что ко мне приезжает на шикарной машине сам Дымко!).

— И где же? — интересуюсь равнодушно.

Он кивает, указывая. Поднимаю глаза; витражные стекла резко выделяются среди всех соседских окон.

— Что это ты придумала? — спрашивает.

— Когда? — искренне удивляюсь и сажусь в машину. Нечего, мол, трепаться под взглядами соседей, как на сцене. Концерт окончен.

Он садится рядом. Водитель заводит мотор.

— Я с самого начала подумал, что это твои окна, — говорит Виктор. — Это что, настоящие витражи?

Пожимаю плечами. Что бы такое ему ответить?

— Да, настоящие, — говорю небрежно. — Бешеные бабки, между прочим. Бригада специальных рабочих горбатилась две недели. А прямо перед тем они делали кое–какой заказ для Кентерберийского аббатства…

Он беззастенчиво меня разглядывает. Строю ему козью морду.

Елена

Два человека в атласных трусах — белый и черный — глядят друг на друга, не мигая, ни на мгновение не останавливаясь. Пульсируют, покачиваются, замкнутые в квадратном загончике из натянутых канатов, и маленький человечек в белом прыгает рядом. Любопытствует.

В третий раз поднимаю пульт, собираясь выключить запись. В третий раз опускаю руку, как нерешительный дуэлянт.

Тот, что на экране, никакого отношения не имеет к тому, что смотрел на мои окна. У меня нет — и никогда не будет — ничего общего с этим большим, мускулистым, свирепым человеком.

Машина для нанесения ударов. О чем с ним можно говорить? В его мире «любят глазами», а значит, любят внешнее…

В четвертый раз поднимаю пульт, и в этот момент сахарно–белый боец кидается вперед, как кобра на мангуста, и пробивает защиту соперника. И сразу целая серия ударов — раз, два, три; столкновение лица и перчатки рождает веер брызг, летящая влага блестит в свете прожекторов, черный человек оступается и садится, а потом и ложится на спину, за канатами кричат возбужденные люди, у лежащего стремительно опухает лицо, его соперник человек победно вскидывает руки, любопытный человечек в белом навис над лежащим и отсчитывает время, на его снежной тенниске — кровавые пятна…

Наконец выключаю телевизор.

Долго лежу с закрытыми глазами.

Лена

Сидим при свечах в очень милом кабаке.

— Знаешь, почему ты не любишь белого вина?

— Почему?

К нему в четвертый раз подходят за автографом.

— Ну, блин, — говорю раздраженно. По–моему, народ сомневается, умеешь ли ты писать, и хочет проверить.

— …Так вот, приличные белые вина начинаются на очень хорошей цене. А все, что ниже этой цены, пить невозможно…

— Правда?

Когда в пятый раз к нашему столику подходят с блокнотом, я демонстративно отворачиваюсь. И зря, выходит. Потому что на этот раз пришли по мою душу:

— Елена Викторовна, мы с сыном очень любим вашу передачу… Подпишите, пожалуйста…

Расписываюсь на меню, как последняя дура. Как раз напротив «телятины под соусом Лимонный Сингапур».

Она смотрит! Мою программу! С сыном!! Сумасшедшая корова. Она еще бы с внуком смотрела.

Начинаю злиться невесть на кого. Поклонники, блин. Ну, жрите, жрите, приходите ко мне за автографами, с сыновьями, с племянниками, с невестками — всем подпишу, не обижу…

Этот, сидящий напротив, за мной наблюдает.

— Что ты так смотришь? — спрашиваю Дымка.

Он качает головой. Ничего, мол. Просто смотрю, и все.

Мне хочется к кому–то прицепиться. Была бы училкой — влепила бы пару двоек.

— Вот скажи, — отхлебываю из своего бокала. — Зачем я тебе нужна?

Молчит. Делает вид, что удивлен.

— Не понимаю, — говорю искренне. — Мог бы закадрить кого–нибудь покруче. Все к твоим услугам, все флаги в гости к нам… Нет?

Хмыкает. Улыбается.

— Я хочу выпить и потанцевать, — говорю. — Ты мне на ноги наступать не будешь?

Мнется.

— Ну, что еще? — спрашиваю.

— У меня для тебя подарок…

Дает знак официанту. Тут же приносят откуда–то диких размеров плюшевого зайца.

Хохоча, чуть не сползаю со стула.

* * *

Танцуем.

Кабацкий ансамблик (довольно приличный, впрочем) играет что–то трогательное, и певичка лет семнадцати насилует репертуар Селин Дион.

Мой партнер двигается, как бабочка. Свечи сгибаются ветром, когда он проходит мимо чьего–то столика, но танцует, как бегает — почти не касаясь пола.

Мне легко и весело. И меня смешит эта вполне мещанская спокойная сценка — пошлый кабак, пошлые свечи, танцующая парочка, влажные ладони. Молча смеюсь.

— Почему ты такая грустная? — спрашивает Дымок, глядя мне в глаза.

— Я грустная? Я?!

— Очень грустная, — говорит он, подумав.

Молча танцуем дальше.

— Кого ты от меня прячешь? — спрашивает вдруг.

— Что?

— Кого ты от меня прячешь?

— Никого.

Мрачнеет.

Музыка заканчивается. Певичка у микрофона переводит дыхание; усаживаемся снова за наш столик. Я тут же принимаюсь хлебать, как воду, дорогущее белое вино.

— У тебя муж? — спрашивает.

— Нет. Не выдумывай.

— Тогда что у тебя?

— А тебе какое дело? — смотрю ему в глаза. — Кто ты такой, чтобы меня спрашивать?

Смотрит на меня с непонятным выражением. Э–э, да это обида, обыкновенная пацанячья обида, вот так неожиданность…

— Нет у меня никого, — говорю примирительно. — Но если будешь приставать — я разозлюсь.

* * *

Темно.

Пытаюсь потихоньку выбраться из кровати. Спящий Дымко протестует, противостоять ему не так–то просто; наконец ухитряюсь подсунуть ему дареного зайца. Тогда он успокаивается — огромный мальчик, сжимающий в руках огромную игрушку…