Вячеслав Рыбаков - На чужом пиру, с непреоборимой свободой

— Это очень полезное качество, Антон. Очень полезное. Итак, конец, как у вас говорят — делу венец. Мне известны ваш адрес и телефон, я вас побеспокою снова в несколько дней. Если вы придете к какому-то решению быстрее, тогда вот вам моя визитка.

Он и впрямь достал визитную карточку и подал мне. Я аккуратно упаковал её в бумажник.

— Но я даю вам мой совет — не затягивайте. Русские любят думать десятилетиями, — он улыбнулся. — Как правило, о вопросах, не стоящих выеденного яйца. Давно уже решенных всем остальным миром. Такой подход к жизни очень её укорачивает, — и он со значением посмотрел мне в глаза.

— Договорились, — сказал я. — Приятно было познакомиться, Ланслэт.

— Счастливо, Антон. Бай-бай.

— Бай-бай, — ответил я машинально.

Неужели они действительно так у себя говорят, мельком засомневался я, выползая из угретого салона на промозглый ветер. Или это он русское представление об американцах уважил?

Уважительный какой.

Я побежал к своей «ладушке». Мне срочно нужен был Бероев.

14. Мы

Я едва успел утвердиться на сиденье и завестись, как телефон у меня в кармане подал голос сам.

— Алло?

Это и был Бероев.

— Приветствую вас, Антон. Наговорились с Праттом?

Я аж передернулся, как вылезший из мутной речки старый кобель.

— Кого пасете — меня или его?

— Его, разумеется.

— Слышали разговор?

— Слегка. Жучка ещё не вогнали, к сожалению, но лазерным микрофоном стекло машины слушали. Он, увы, тоже не фраер — мотор-то все время работал на обогрев, вибрация здорово мазала…

— Вы где?

— Неподалеку. Но уже становлюсь дальше — Пратт поехал, мы за ним. Я так понял, он вас покупал.

— Да. Вообще-то мне конец, меня в газете засветили.

— Демонстрацию я, представьте себе, заметил. Вы та ещё штучка, Антон. Сколько меня ждет новых сюрпризов?

— Не до шуток, Денис. Впору с собой кончать, на самом-то деле.

— Не надо. Вы мне нужны, я ещё не нашел истину.

— Я тоже.

— Вместе легче.

— Быть с вами вместе, Денис, как я погляжу, себе дороже. Надеюсь, мою квартиру вы своими микрофонами слушать не станете?

Я спросил и сразу вспомнил, как утром Бережняк спросил меня: надеюсь, внизу засады нет?

Вот житуха пошла. Куда ни кинь…

— Нет, разумеется, — ответил Бероев.

Скажет он, держи карман шире. Это я мог Бережняку ответить честно; а Бероев, как бы он лично ко мне ни относился — на работе. Хуже того — на ОКЛАДЕ. Всего можно ожидать.

Хоть он мне и нравится — но это вот обстоятельство надо постоянно иметь в виду.

— Антон, нет, — будто угадав мои мысли, повторил он. — Нет. Честное слово.

— Ладно, — сказал я, — проехали. Дурацкий вопрос. Как Жарков?

Бероев засопел.

— Пропал.

— То есть что значит пропал?

— Вот то и значит. Лучше не травите душу, не злите меня, я и так злой. Мы вычислили Пратта, это его ездка на работу, где сигнал Жарков поставил. Водили его весь день, но он — никуда. А спохватились — дома Жаркова нет, на работе нет… Вилы!

— М-да, — сказал я. — Через месячишко вынырнет где-нибудь в Люксембурге и начнет интервью раскидывать и книжки писать, как у нас все продано-куплено, испачкано-измызгано, но все равно он любит свою великую Родину шибче всех, кто тут остался…

— Почитаем, — сказал Бероев и, поразмыслив, добавил: — Если не поймаем.

Потом подумал ещё и сказал:

— Хотя я предпочел бы поймать.

Ну и выбор у меня. Опять.

Была не была, пусть думает, что хочет! Пусть просвечивает меня своими лазерами. А вот Жаркова я урою. Жаль, не считалось у меня с Пратта, сколько и на какой счет Жарков получал за каждый переданный Веньке список… Да и вряд ли он только этим занимался. Ценный кадр был, наверное. Урою. Будь что будет.

Конечно, даром мне это не пройдет. Товарищ Бероев из меня потом всю душу вынет этак по-товарищески, выясняя, как я ухитрился…

Все одно пропадать. А Жаркову прощения нет. За сирот и вдов, за слезы матерей… За Сошникова, за Бережняка. Словом, за Пятачка-а-а!!!

Будь что будет.

— Денис, — сказал я, — сейчас вам будет ещё сюрприз. Извините, что по телефону, но время поджимает. Кто услышит — я не виноват.

— Ну? — опасливо спросил Бероев.

— Давайте так считать. Вы ведь сами сказали, что слышали отнюдь не весь наш разговор с Праттом, да? Так вот я его малость расколол.

— Что?! — вырвалось у Бероева. Очень смешная была интонация. То ли возмущение, то ли презрение к штафирке…

— Дело вот в чем, — я не обратил на крик его души никакого внимания. — Пратт тертый оказался. Увидев сигнал Жаркова, он на всякий случай отреагировал не лично, а через кого-то из сошек. Некая инструкция оставлена Жаркову в тайнике. В нем же, кстати, Жарков получал списки фамилий для передачи Веньке и далее к Бережняку. Тайник замаскирован под длинный такой, с полкило весом, камень, на огурец похож. А лежит сей бел-горюч камень на пляже напротив яхт-клуба, вплотную у зеленого забора. От Петровского моста налево до упора, и дальше снова влево, к речке по песочку. Там есть немалый шанс взять Жаркова с камушком в руке. По темному ему больший резон к тайнику идти, нежели днем.

Я говорил и все больше удивлялся, что Бероев меня не прерывает. Даже опять встревожился, не разъединилось ли. Закончил, а он все молчал. Но связь работала, я слышал в трубке какие-то звуки — дыхание, сопение, курение…

— Вы предлагаете мне вот так вот вам поверить? — напряженно спросил Бероев потом.

— Я предлагаю ехать туда немедленно! — заорал я. У меня уже нервы рвались, проклятый день. — И брать эту сволочь с поличным! Ничего я не предлагаю, решайте! Все!

Он долго молчал. Долго курил, долго.

— Знаете, Антон… То, что я вам сейчас подчиняюсь, сам я могу объяснить лишь комплексом вины, который, оказывается, во мне за эти годы расцвел пышным цветом. Перед вашим отчимом, перед… — даже в телефон было слышно, как скрежещут у него голосовые связки. — Перед всеми вами. Проклятое ваше племя, никогда не знаешь, чего от вас ждать. Еду. Провались все пропадом, еду.

С непреоборимой свободой взаимно оказывают один перед другим совершенное рабство…

— Цигиль, цигиль ай лю-лю, — сказал я. Он фыркнул и отключился. Я отдулся, с силой провел ладонью по лицу и положил ладонь на рукоять скоростей.

Да, похоже, я пропал, как-то отстраненно размышлял я, буквально на автопилоте руля по вечернему городу. Расплываясь в мороси, плыли назад уличные огни, на обгоне продергивались мимо габариты лихачей. А вообще-то — тьма. Равнодушие к себе меня просто изумляло; казалось, мне уже нет до себя ни малейшего дела. Из этих жерновов, думал я, целенькими не выпрыгивают. Нет, не выпрыгивают. Машину затрясло и заколотило на трамвайных путях. Прыг-скок — подвеска йок. Способна ли православная парадигма хоть раз уложить асфальт как следует? Хотя бы в двадцать первом веке от Рождества Христова — если уж в двадцатом не смогла? Или, по формулировке Сошникова, и в двадцать первом тоже ТАК СОЙДЕТ? Целенькими не выпрыгивают… Прыг-скок. Говорят, страдания и невзгоды облагораживают. На конька Иван взглянул И в котел тотчас спрыгнул — И такой он стал пригожий… Это сказка. А вот реализм: Два раза перекрестился, Бух в котел — и там сварился!