Николай Дашкиев - Торжество жизни

Но он понимал, что всего лишь оттянул свою гибель.

Ах, этот Жилявский! Ах, мерзавец! Как он медленно и осторожно подталкивал его к краю пропасти! Как хитро затягивал петлю, из которой уже невозможно было вырваться… Ведь он выдаст его, выдаст! Всплывет история с диссертацией Нечипоренко. Как Жилявский пронюхал о ней? Никто, казалось, и не подозревал… А затем медленно — звено за звеном — вытащут всю цепь, начиная с проклятого антивируса Брауна, с дурацкой ампулы, которую принес все тот же Степан Рогов. Ведь Жилявский, чтобы оправдаться, даже историю с уничтожением вируса Иванова свалит на него, Великопольского, хотя он к этой истории почти не причастен…

Машинально Великопольский пошел к парку, но его испугал яркий свет главной аллеи, и он поспешил вглубь, стараясь держаться в тени деревьев.

И тут он увидел Степана Рогова.

Рогов сидел в конце аллеи, освещенный одиноким фонарем, опустив руки на колени. Он смотрел вдаль — задумчиво, строго — и казался таким спокойным, таким сильным, что был миг, когда Великопольскому захотелось подойти к нему, и просто, по-человечески рассказать обо всем: о вакцинах, о формулах, рассказать, как передавал Жилявскому все, что удавалось узнать о вирусе Иванова. Но он, конечно, не подошел.

А Степан поднялся со скамьи и направился ему навстречу. Суеверный страх охватил Великопольского. Он медленно пятился назад, в кусты, не подозревая, что именно здесь, много лет тому назад, ожидал его Степан Рогов, — усталый, подавленный, — ждал, чтобы поговорить с ним, услышать от него хотя бы одно теплое слово… Великопольский не знал этого, но ему казалось, что Рогов видит его во тьме и смотрит злобно и торжествующе.

Дождавшись, когда Рогов скрылся из виду, Великопольский вышел из кустов и торопливо зашагал в противоположную сторону. Ему было страшно в одиночестве, он хотел видеть людей.

Но и среди людей он не обрел спокойствия. Он заходил в самую гущу человеческого потока, он спешил туда, где слышался веселый смех, он протискивался в толпу, желая почувствовать близость людей, но перед ним удивленно расступались, его обтекал жизнерадостный поток, — обтекал, как обтекают весенние воды мрачный замшелый камень.

Он был арестован в тот же вечер.

Глава XXI

Между жизнью и смертью

Операция Кати была назначена на 14.00.

Ровно в 14.00 дежурный врач клиники Медицинского института открыл дверь препараторской, чтобы доложить главному хирургу о готовности, но, пораженный небывалым явлением, молча остановился на пороге.

Уравновешенный, пунктуальный до скрупулезности, главный хирург даже не взглянул на него. Неосмотрительно размахивая руками в стерильных перчатках, он кричал, наступая на профессора Кривцова и другого, незнакомого человека:

— Нет! Сейчас в состоянии помочь только нож xирурга! Что вы предлагаете? Усыпить на сто лет? Не на сто? Пусть даже на год! Где гарантия, что за это время опухоль не распространится на весь организм? Сейчас есть один шанс из ста, через неделю исчезнет и он. Я отвечаю за жизнь человека и повторяю: сомнительных экспериментов не допущу! Кроме того, нужно было говорить об этом раньше, а не тогда, когда больная уже подготовлена к операции.

Профессор Кривцов, в таком же белом халате и шатючке, так же держа вверх руки в стерильных перчатках, растерянно и сердито посматривал то на хирурга, то на невысокого худощавого мужчину.

— Да не кричите, ради бога, Иван Иванович! Товарищ Чижов, объясните, пожалуйста, что речь идет о сне, близком к анабиозу. Обменные процессы отсутствуют, опухоль разрастаться не будет.

Человек, которого Кривцов назвал Чижовым, молчал, упрямо сжав губы.

Не встречая поддержки, Кривцов повернулся к Петренко:

— Семен Игнатьевич, рассудите хоть вы: не лучше ли усыпить больную, чтобы затем вновь приступить к лечению?

Петренко не ответил. Что он мог сказать? Ему было ясно только одно: и нервность главного хирурга, и растерянность Кривцова, и молчание профессора Чижова обозначают, что состояние Кати почти безнадежно.

Конечно, метод Чижова — лечение глубоким сном — давал какую-то надежду. Именно при помощи этого метода в последнее время вполне успешно излечивались многие тяжелые заболевания. Но если при лечении язвы желудка человек должен был спать по восемнадцать часов в сутки на протяжении месяца, он все же просыпался для принятия пищи. А сейчас предстояло усыпить на продолжительное время.

— Товарищ Чижов, уверены ли вы в том, что больная сможет выдержать длительный анабиотический сон? Выдержит ли она резкий переход возвращения к жизни?

Густым басом, неожиданным для невысокого щуплого человека, профессор Чижов сказал:

— Товарищ Петренко, я вновь повторяю: это эксперимент. Мне удалось возвратить к жизни шимпанзе, который пробыл в состоянии анабиотического сна двадцать суток.

— Но ведь человек — не шимпанзе!

— Да, и только поэтому я сейчас не настаиваю, хотя абсолютно уверен в действенности своего метода. Я могу гарантировать лишь одно: на протяжении десяти-двадцати лет организм почти полностью отключается от жизни. В нем будут происходить жизненные процессы в таком же заторможенном темпе, как в высушенном зерне. В египетских пирамидах найдены зерна пшеницы, пролежавшие несколько тысяч лет и все же жизнеспособные…

— Так что же, и эту больную вы хотите засушить на тысячи лет?

Профессор Чижов неодобрительно взглянул на хирурга.

— То, что раньше требовало тысячелетий, в наше время совершается за десять лет. Но я не настаиваю, нет! Я только предлагаю в самый последний момент, если начнется агония, ввести мой препарат, хотя искренне желаю, чтобы обошлось без этого, чтобы операция прошла удачно.

Главный хирург, вытерев со лба пот тыльной стороной ладони, стащил с рук стерильные перчатки, швырнул их на стол и повернулся к дежурному врачу:

— Операцию отставить… — Он посмотрел на часы. — Сколько вам нужно времени для приготовлений, товарищ Чижов?

— Два часа. Я должен съездить в институт.

— Так вот: приготовить все к семнадцати ноль-ноль.

Когда врач и профессор Чижов вышли, главный хирург сел на диван и, закрыв глаза, откинулся на спинку.

— Товарищи, — сказал он после долгого молчания, — я просто боюсь этой операции… Эта девушка смотрит на меня так доверчиво. Я не могу выдержать ее взгляда. И я почти уверен, что операцию ей не перенести. Может быть, в самом деле пусть Чижов ее усыпит?

Хирург с надеждой взглянул на профессора Кривцова, но тот, только что отстаивавший предложения Чижова, теперь заколебался.