Ким Робинсон - У кромки океана

Они вошли в дом обнявшись.

Кевин никак не мог заснуть. В конце концов он встал, оделся и вышел на улицу. Полез вверх по тропинке, ведущей по склону холма. Двигаться в темноте приходилось медленно. Шорох ночных зверушек, звездный

дождь.

В маленькой рощице на вершине холма Кевин уселся на землю, обхватив руками колени, и задумался. Затем вздремнул.

Сон снился ему неприятный. Будто лежит он дома в кровати, а какие-то звуки из сада мешают спать, и он встает, идет через холл к балкону в северной части подковы и глядит наружу, в заросли авокадо. И там, в свете луны, он видит темную фигуру.

Оно стоит прямо, на двух ногах, большое и черное; сгусток тьмы. Глядит на Кевина, и лунный блеск отражается в вертикальных, как у кошки, зрачках зеленых глаз. Кевин услышал ехидное хихиканье твари и почувствовал, как зашевелилсь волосы на голове. Неожиданно он ощутил себя в темном, затерянном, продуваемом ветром мире, полном опасностей, прячущихся за каждым листом и камнем.

Кевин дернулся во сне, но не выплыл на поверхность бодрствования, а снова погрузился в тяжелую дрему. Новое видение – толпа на холме…

От этой картины Кевин захотел убежать настолько сильно, что очнулся. Встал, пошел прогуляться по верхушке.

Начал подниматься рассвет. И тут Кевин почувствовал, что просветление наступает и в голове: у него родился план. Ночью, во сне, в диком месте… Он вздрогнул, испугавшись сам не зная чего.

Но, как бы то ни было, теперь Кевин знал, что делать. Он бродил, обдумывая детали, до восхода солнца, а потом, продрогший, спустился домой и лег в постель.

Тем же утром Кевин навестил Хэнка и обсудил идею. Хэнку, а также Оскару затея понравилась, и они пошли к Дорис – надо было попросить ее кое-что сделать. Та засмеялась, когда ей рассказали, зачем все нужно, и пообещала:

– Будет готово через пару дней. Смазанные структуры не подведут!

– А я тем временем разнесу весть о мероприятии, – заявил Хэнк. – Назначим его на воскресенье.

И вот в воскресенье утром началась поминальная служба по Тому Барнарду. Проходила она прямо на вершине Рэттлснейк-Хилла. Дорис изготовила небольшую плиту из сплава керамики и золотистого металла наподобие бронзы. Плиту окаймлял рельефный бордюр с фигурками животных – черепахи, койота, лошади и кошки. Надпись гласила:

Церемонию проводил Хэнк. На нем была блуза пастора Унитарной церкви, и в первый момент казалось, что Хэнк решил участвовать в костюмированном представлении, настолько не увязывалось его одеяние с изрезанной морщинами, задубленной солнцем до кирпичного цвета физиономией и такой же шеей и, как всегда, спутанной шевелюрой. Да и говорил он своим обычным голосом; ничего в Хэнке не было от пасторской торжественности. Однако Хэнк и в самом деле являлся пастором Унитарной церкви (а также Церкви всеобщей жизни, Церкви международного примирения и Бахаистской церкви). Хэнк говорил о Томе, а люди один за другим поднимались и поднимались на вершину холма – пожилые, знавшие Тома лично, молодые, лишь слыхавшие о нем или видевшие его где-нибудь; члены религиозного братства Хэнка, соседи, друзья, просто прохожие – всего человек двести, а то и триста. Люди внимательно слушали Хэнка. А в словах его звучала убежденность, глубокая вера в важность того, что он делает.

Наблюдая за Хэнком, Кевин перестал воспринимать его как напарника по работе и приятеля, пускающего словечки, чтобы поддеть собеседника, и увидел Хэнка как все остальные. Как только удалось ему собрать так много народа, думал Кевин. Столько людей. Некоторые, пришедшие сюда прямо с работы, спрашивали Хэнка о том или этом, и он с прибаутками давал им советы, основываясь на туманных текстах или же на собственных, не менее смутных мыслях; что бы он ни говорил, в его словах не было и капли притворства, одна лишь вера. Выходило, будто Хэнк – реальный лидер всех этих людей, а городской Совет – вообще пустое место. Как это получилось?.. Загадка религии. Хэнк не сомневался в том, что все окружающие – существа духовные, образующие духовное сообщество. И поскольку он действовал на основании этой веры, те, которые общались с ним, сами становились частью веры, помогали ей существовать.

– Люди умирают, реки остаются. Горы тоже.

Хэнк повествовал о Томе, о его жизни, о некоторых эпизодах, очевидцем которых являлся сам Хэнк; рассказывал то, что слышал от других людей. Вспомнил собственные истории Тома – и вел выступление в хорошем темпе, с чувством, просто артистично:

– Посмотришь на что-то, сделанное Томом, и всегда будешь узнавать его почерк. Раньше макушка этого холма была голой. И оставалась такой, пока Том не приложил свою руку. Деревья, под которыми вы стоите, он посадил еще мальчишкой, чтобы получить немного тени, и можно было прийти сюда и поглядеть по сторонам, бросить взгляд на океан и горы или же просто любоваться видом города сверху. Том наведывался сюда всю жизнь; так что не зря мы выбрали для мемориала эту рощицу. Она была любимым местом Тома, отсюда он глядел на другие любимые им места. Нам нечего похоронить – тело Тома поглощено пучиной. Но сегодня это не самая важная часть его существа. – Хэнк кашлянул и продолжал: – Дорис отлила мемориальную плиту, а я вытесал для плиты место – вот здесь, на стволе большого сикомора. Каждый может отдать дань памяти, ударив разок по гвоздю. Только, прошу вас, бейте полегче, чтобы всем хватило, да не промахнитесь, а то керамика расколется.

– Ты шутишь! – воскликнула Дорис. – Даже отбойный молоток не страшен моей плите. Это новый секретный сплав; керамика и металл взаимно проникают друг в друга.

– Как мы и дух Тома Барнарда. Ладно, в таком случае лупите мимо гвоздя.

Под самым большим сикомором лежало несколько молотков из запасов Хэнка. Плиту приставили к стволу на высоте головы; люди кучками толпились под деревом, переговариваясь и ожидая своей очереди ударить по одному из четырех гвоздей, торчащих в углах плиты.

Среди тех, кто пришел почтить память Тома, Кевин заметил и Рамону, широко улыбнувшуюся ему. Кевин ответил; он был серьезен, спокоен и полон ощущения значимости происходящего.

На дорожке ниже по склону с сумрачным видом стоял Альфредо. Увидев его, Кевин испытал мгновение горького триумфа. Сейчас, пожалуй, не самый подходящий момент для беседы, решил Кевин. Лучше не затевать спор на дедовых похоронах.

Но Альфредо сам проявил инициативу. Кевин как раз стоял в сторонке и смотрел на топчущихся людей; создавалось впечатление, будто происходит встреча добрых соседей. Том всегда любил такие сборища. Альфредо возник перед Кевином и без всяких вступлений раздраженно произнес: