Михаил Савеличев - Меланхолия

Мы ставим вопросы, ищем ответы, и никто из нас не берет на себя ответственность за другого и не предъявляет другому абстрактных требований. Умолчание - если им управляют чисто интеллектуальные соображения, а не общность судеб - становится достойным порицания в той же мере, что и откровение. Окончательных решений больше не существует. Таково условие, сказал мне огонь, и если ты его принимаешь, то следует отдать последнее, что еще может привязывать к старой жизни. Нельзя мыслить отступления, нельзя чувствовать поддержку, пора шагнуть в абсолют, в чистое поле, где все возможно, но где невозможно ничего, пора сдуть пыль обманчивого бытия, ведь никакого бытия нет и не могло быть, а было нескончаемое безумие и шоковая терапия.

Пожарище остывало. Горячие волны накатывали все реже и реже, среди останков дома поселился маленький ветерок и пока еще робко, по-детски взметал в небо черную пыль, закручивался в легкие вихри, но спотыкался о сгоревший хлам и выпускал пепел из невидимых ладошек.

Я встал, затер окурок в глину и подошел к остаткам крыльца. Ступени были покрыты страшными язвами, но вес мой держали. Пока держали. Шаг, еще шаг, еще. Гарь. Пахло чем-то химическим, расплавившимся пластиком, и только под громадными напластованиями ядовитой дряни продолжал жить казалось забытый, но столь живой и близкий запах ночного огня, укрощенного тепла и света, противостоящего набирающей силу тьме. Как, оказывается, просто. Нужно лишь сжечь собственный дом, чтобы получить все...

- Ахиллес! Ахиллес! - прокричал я и сел на ступеньку. - Ахиллес!

Нет ответа. Где ты, черепаха? Изжарена в погребальном костре ушедшей жизни или затоптана пожарными, раздавлена как крохотный орешек, случайно подкатившийся под ноги? В такое не хочется верить. Не может быть. Я швырнул ее в окно и вряд ли обидчивое создание могло так быстро вернуться. Скорее уж забилось в какую-нибудь нору своих друзей-кротов.

- Ахиллес!

Нужно подождать. Нужно сидеть и ждать, вдыхать дым, рассматривать испачканные руки и ждать. Не так это и трудно. Хотя... Кому все это нужно? Посмотреть бы краем глаза на таинственное существо, которое из хлама неоформившихся мыслей, желаний, фантазий выбирает именно это "нужно", набивает его вновь и вновь на заедающей машинке потока сознания. Простая вещь. Слишком простая вещь для того, чтобы она поместилась в голове. Тогда зачем все усложнять? Зачем превращать жизнь в конструктор со стандартными деталями и соединениями? Как бы не было извращено воображение, не так сложно предсказать результат сборки. Почему же все столь странно, абсурдно? Почему я не могу вспомнить - кто жив, а кто уже мертв? И были ли вообще живые среди марионеток последних дней? Разве я не замечал лески, привязанные к их рукам, уходящие к невидимым пальцам анонимного кукольника? Нет, не так. Теперь во многом можно себя убедить. Разобрать, рассыпать воспоминания на миллион простых фигур, на типовой набор стандартного сюжета и собрать то, что захочу.

- Ахиллес!

Последняя деталь головоломки. Ползи скорее ко мне и мы вместе подумаем над нашей общей судьбой. Что тебе нравится больше? Крупная клубника по утрам? Нет ничего проще! За что бы мы не брались, у нас всегда выходил абсурд. Только сумасшествие дарит покой в том мире, в том раю, из которого нас изгнали. И все остальное будет лишь сном, прекрасным и реальным, но все же сном. Куда бы мы не направились прочь от пепелища, тропинка всегда будет возвращаться к нему - перекрестку наших миров.

- Ахиллес! Ахиллес!

- Так кричали под стенами Трои, - заметил господин мэр, усаживаясь рядом со мной.

Я огляделся, но вокруг больше никого не было. Пустая улица, тихие дома, молчаливый город. Ни машины, ни свиты, ни слона.

- Поговорим, - предложил мэр.

- О чем?

- У вас разве нет вопросов, на которые хочется получить ответы?

- Вы отобрали у меня все... даже вопросы.

Мэр усмехнулся. На мгновение показалось, что сейчас он покровительственно похлопает своей холеной ладошкой по плечу, но он лишь достал из кармана зажигалку и протянул мне. Увесистый прямоугольник золотистого цвета с гравировкой задумчивой крылатой дамы.

- Подчас приходится делать и более жестокие вещи. Во имя. Кажется так звучит у вас эвфемизм бессмысленных потерь? И сможете ли вы различить, где были действительно потери, а где - расставание с иллюзиями?

Я закурил и зашвырнул зажигалку себе за спину. Вкус был отвратителен, но я насильно вгонял теплую горечь в легкие.

- Я ничего не помню. Не темнота беспамятства, а какой-то серый, расплывающийся фон. Сон. Мираж. Разве я человек?

- Память, - кивнул мэр, - воспоминания... Как будто от этого зависит мера истинной самореализации. Словно нет другой дороги к высшей точке жизни, нежели из глубин воспоминаний.

- Боль. Безумие. Страх. Ностальгия, - предложил я.

- И это тоже. Даже трудно себе представить насколько мелко может быть человеческое существо. Оно боится тех, кто рядом. Оно интригует, карабкается вверх, строит пакости. Оно предсказуемо, как баллистическая кривая. Бах! И полет, с траектории которого уже не свернуть.

- Вы - мэр, вам виднее.

Существо не обиделось.

- Порой приходится выбирать и столь нетривиальные посты. Слишком много сцепилось, запуталось. Комиссия хочет одного, полиция настаивает на другом, клиника проводит свою линию. Необходим баланс сил. Я его стараюсь обеспечивать, хотя, конечно, главным моим проектом являетесь вы.

- Но почему я?

- Мы, - поправил мэр.

- Ну, хорошо, почему - мы? Неужели там, среди звезд, больше никого нет? Более совершенных? Более достойных?

Мэр посмотрел в небо, но там была только синева. Ветер разбавил остатки дыма до еле заметных розовых мазков и медленно заполнял пустоту кучевыми облаками.

- Никогда не понимал - что такое звезды, - признался мэр. - Мне объясняли, что это какие-то огненные шары в каком-то космосе... Возили даже в обсерваторию, показывали фотографии, но... Нет, не понимаю. Это какое-то ваше собственное изобретение. Или иллюзия? Еще одна иллюзия. Я не вижу никаких звезд. Наверное, другое сознание. Сознание вообще, почему-то разделяющее мир и вас самих. Вы словно то объемлющее, в котором только и может быть помыслено, познано, узнано, прочувствовано, услышано бытие в своей предметности. Ужасно нерационально и слишком непросто для моего разумения.

Солнце пробило завесу деревьев и домов, высветило угрюмый двор, облило его безумием слишком ярких красок, словно извиняясь за бесконечную ночь, отданную во власть пожара. Яркая белизна распадалась на многочисленные радужные потоки, обволакивающие обломки мебели, дымящееся тряпье, опаленные деревья, превращая глинистую площадку в многоцветную палитру с грубыми, застывшими мазками.