Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)

— Что же вы все на него-то? Давайте со мной, со мной не так подло будет.

И тогда меня стали успокаивать, что я не так понял, что никто ничего такого, и за кого это я их принимаю, как я подумать мог. Им стало стыдно, они опомнились, и на этом можно было бы кончить, но я (сам от себя такого не ожидал) сказал им, негромко и медленно, злобно чеканя каждое слово:

— На всякий случай прошу запомнить: дю-А под моей защитой.

У куаферов нашего поколения такие ритуалы не слишком распространены. Из моды, что ли, повыходили? Но я-то был воспитан на куаферах не нашего поколения, я в них еще ребенком играл и цену только что произнесенной формуле знал прекрасно. Теперь никто не мог тронуть дю-А безнаказанно, за каждую обиду я должен был платить обидчику вдесятеро. Я еще никого не брал под защиту — странное чувство. «Дурак ты, дурак, — сказал я себе тогда, все еще загораживая спиной математика, — с кем связался, зачем со своей глупостью вылез?» И тут только дошло до меня, что именно этого я и хотел, давно уже, именно об этом мечтал, непонятно из-за чего: то ли подружиться хотел с ним, то ли жалел его, то ли злился, что он не пожал мне руку на старте.

А математик при всеобщем смущении поплелся к выходу, а у двери остановился и, оскалясь, как загнанный кот, просипел:

— Опять вы в мои дела лезете. Не суйтесь ко мне со своей защитой. Куафер.

Тогда только я заметил, что все еще держу в руке стул. И шмякнул его об пол.

Будь я настоящий рассказчик, я знаю, что сделал бы. Я бы никогда не начинал всю эту историю со встречи с дю-А теперешним, я бы ее приберег под конец. И вообще рассказывал бы все по порядку. Начни я рассказывать сегодня, а не полторы недели назад, я бы тоже не начал с того, с чего начал, но полторы недели назад больше всего меня занимала именно встреча с дю-А, это сейчас мне о ней уже как-то не интересно.

Я еще не рассказал о том, что произошло в самом начале пробора, точнее, не в самом начале, а когда мы начали переинвентаризацию островной биоструктуры и выпустили на съемку первые тысячи «стрекоз». Мы наткнулись тогда на остатки чужого лагеря, совсем еще свежие. Два квадратных следа от стандартных домиков-эспрессо на восемь человек, круг выжженной травы от атмосферника, подземный ангар для «Птичек», там же — отсек для прочей машинерии, там же еще один отсек, тщательно выметенный и обильно политый отпугивающим одорантом — очень, скажу я вам, странный отсек, — и неподалеку забросанная лапником взлетная дорожка, все для тех же, конечно, «Птичек». И масса неубранного мусора — вот, кажется, все, что там было. О том, кто оставил следы, особенно гадать не приходилось. У нас даже и сомнений никаких не было — охотники за ведмедями, или по-научному — бовицефалами. Я о бовицефалах уже говорил, кажется: у них ценная шкура. Да и вообще получить крупных представителей внеземной фауны — так они в статьях называются — в наше время есть масса желающих: ученые самых разных мастей, любители всяких диковинок, хозяева частных зоопарков — долго перечислять.

Следы охотников на планетах, подписанных к колонизации, — не редкость, и мы их, бывало, встречали, но никогда эти следы не были такими свежими. Создавалось впечатление, что кто-то их спугнул, и потом мы поняли, кто — наши же квартирьеры. Они прибыли на Галлину на сто восемьдесят часов раньше срока, когда их, видно, не ждали. Может быть, охотники приняли их за космополовцев, может, просто струхнули, во всяком случае, в спешке сложили базу и унесли ноги, кое-что при этом забыв.

Потому что через день после находки лагеря наши «стрекозы» обнаружили на южном конце острова «Птичку»: та стояла с поднятыми крыльями, готовая к взлету. «Птичка», нам потом рассказывали механики, которые ее осматривали, была совсем новенькая, и двух сотен часов не налетала, и не взлетела она, потому что лопнула у нее панелька одна в блоке подачи энергии — с этим блоком вечно что-нибудь приключается. У нее лопнула панелька, и ее бросили, хотя починить ее даже не смыслящему ничего в технике — пустяковое дело: диагностика работала у нее отлично. Ее, наверное, бросили потому, что запасной панельки такой не нашлось.

Спустя еще несколько дней нашли и пилота «Птички»: судя по тому, что сталось с его лицом, он неудачно ткнулся в заросли «белой крапивы», да так там и остался. Это показалось нам подозрительным, потому что он был охотником, а охотники, что бы про них ни говорили, разбираются в подобных пакостях получше нас, хотя и мы куда как осторожны, если не найдет на нас стих бахвалиться.

Федер вызвал космопол, и к нам прибыли два свеженьких боевых катера с вполне сносными экипажами. Дюжина очень компанейских и очень мускулистых парней примерно нашего возраста спустились к нам с дождливого неба. Они поболтались в лагере часов пятнадцать, съездили к «Птичке» и оставленному лагерю, забрали труп охотника и отбыли прочесывать галлинские орбиты. Им очень не хотелось этого делать, потому что никакой надежды на поимку охотников не питали, но с охотниками у космопола свои счеты, и очень серьезные.

Мы даже и понятия не имели, что на острове остался кто-то еще, кроме нас. Я потом, уже после всего, видел этого парня — длинный верзила с обиженными глазами. Он заикался. Я думаю, это у него было благоприобретенное. Я думаю, что он стал заикаться очень скоро после того, как его бросили на Галлине. Пока его коллеги рыскали в окрестностях планеты, не без успеха пытаясь уйти от катеров космопола, как всегда, выдавая себя то за старую добропорядочную комету с потертым хвостиком, то за невообразимо далекую звездочку, вдруг сверкнувшую из-под галактической пыли, то просто за случайную ошибку интеллектора, но упрямо не желая уходить далеко, перебрасываясь с оставленным парнем редкими сеансами связи, ободряя его, утешая, требуя от него информации о том, что мы делаем и что можно от нас ожидать в смысле пробора, он, я думаю, потихонечку сходил с ума. Потому что невозможно остаться нормальным при такой жизни: имея минимум пищи и минимум надежды достать еще (ведь умный же человек!), все время спасаясь от трав, зверей, дождей, насекомых, ежеминутно уничтожая наших «стрекоз» (мы тогда очень много «стрекоз» запускали и не могли понять, куда «стрекозы» деваются), ежеминутно опасаясь, что хоть одной из них хоть на миг он позволит себя увидеть, изо всех сил скрывая следы, пугаясь собственного дыхания, мучаясь от вони, наконец, потому что ароматы на девственной Галлине были мало сказать тошнотворные. И он все время ходил вокруг лагеря, под самым биоэкраном, строил самые идиотские планы, потому что советы и указания, которые давали ему его дружки, были такими же идиотскими и невыполнимыми, как его собственные прожекты; и даже взвыть от отчаяния не мог. А мы ничего не знали и думали — все идет хорошо.