Песах Амнуэль - Люди Кода

Иногда я встречаю и сравнения подобных цивилизаций с компьютерами первых семи-восьми поколений, которым также не был свойствен ни в малейшей степени инстинкт самосохранения, и потому отключение не воспринималось как смерть.

Сравнение с компьютерами неверны в принципе, а пренебрежение конфликтной ситуацией на Ираале отражает сугубо современный взгляд на процессы генезиса и диализа цивилизаций.

Утверждения типа "цивилизации класса Ир2 подлежат уничтожению" являются сугубо моральными с нашей точки зрения, а для членов первого Миньяна это был нонсенс, граничивший с кошмаром самоубийства.

С позиции современного исследователя (не специалиста по психологии человечества доисходного периода), первые же признаки разрушительного действия любой из нефиксированных в каталогах цивилизаций типа Ир2 немедленно влекут за собой уничтожение данной цивилизации в зародыше.

Между тем, с точки зрения Йосефа Дари, уничтожение разумного существа, созданного Творцом, допустимо в единственном случае — если возникает прямая угроза жизни. Если иного выхода просто не остается (иной выход — это попытка договориться, попытка насильно удержать существо от разрушающих действий и, наконец, ограничение свободы данного существа). Были в случае с цивилизацией Ираала использованы эти возможности или хотя бы одна из них? Нет, не были.

Надеюсь, теперь понятно, почему, несмотря на кажущуюся очевидность ситуации, Мессия вынужден был вмешаться?

Кстати, Мессия действовал наверняка — полагаю, что он понимал: не исключено, что даже Хаиму, воспринимавшему случившееся как новую увлекательную игру, не удастся заставить И.Д.К., Йосефа и Мусу действовать.

Проблему разрешил Ричард — с помощью Хаима, — о чем многочисленные исследователи почему-то не упоминают.

Оставшись один, Ричард прежде всего осуществил давнюю свою мечту — избавился от телесной оболочки, мешавшей ему мыслить и, следовательно, существовать.

Он учился в Гарварде, готовил себя к поприщу дипломата, и первый свой опыт приобрел в Боснии, куда послан был в составе английской дипломатической миссии при ООН. Увидев на дороге между Сараево и Зеницей убитого — это был сербский солдат, разорванный снарядом, зрелище, невыносимое даже для прошедших огонь и воду ветеранов, — Ричард подумал только: "То же самое будет со мной. Почему «я» — это кусок мяса?" Он не отвернулся, смотрел, как бойцы из похоронной команды собирают на покореженном асфальте то, что осталось от разумного существа.

Ричард происходил из достаточно древнего рода, дед его был пэром, а какой-то дальний прадед даже командовал батареей в битве при Ватерлоо. О том, что в жилах его течет немалая толика еврейской крови, Ричард знал, никогда этого не стыдился, но предпочитал не распространяться о давней любви сэра Генри Паддингтона к еврейской девушке Рахели Штраус, которую он взял в жены вопреки запрету родни. Случилось это триста лет назад, поступок был признан возмутительным, и сэр Генри остался без наследства, каковое, впрочем, было уже в значительной степени растрачено на содержание родового замка. Сэр Генри расстался и с замком — невелика потеря, гора старых камней, — построив в Девоншире небольшой дачный коттедж, не вполне приличествовавший знатности рода, но зато удобный и, главное, недорогой.

"Почему «я» — всего лишь кусок мяса?" Вопрос этот занимал ум Ричарда куда больше, нежели практические проблемы боснийской дипломатии, тем более, что никакая дипломатия, по его глубокому убеждению, не могла помочь выжить народам, убивавшим друг друга с ненасытностью изголодавшегося вампира. Недаром граф Дракула тоже жил на Балканах — наверняка выпил достаточно крови не только из своих соплеменников— трансильванцев, но и из боснийцев с сербами, равно как и из хорватов, далматинцев, македонцев, не говоря уже об албанцах.

Разумеется, этим своим мнением Ричард ни с кем не делился. Никому — даже ближайшему другу Фридриху Файерману — он не рассказывал и о том, что со временем все больше склонялся к мысли: никакой разум невозможен, никакая цивилизация не способна стать достойна себя, пока существует в материальном теле, в этом куске сырого мяса, которое ничего не стоит превратить в кусок мяса, прожаренного на огне войны.

Удивительно, но мысли Ричарда не привели его ни к религии, ни к великим философам. Божество, сотворившее все живое на планете, представлялось ему несовершенным, поскольку создало в качестве венца творения эти нелепые, уродливые тела, которые настолько легко уничтожить, что желание это напрашивается само собой и приводит к вечным войнам и убийствам. Философы вгоняли Ричарда в тоску, поскольку и они, воспевая возможности духа и даже объявляя примат духа над косной материей, все же не отрицали необходимости и естественности "бренной оболочки".

Возможно, если бы именно в те, переломные для мировоззрения Ричарда дни на пути ему встретилась женщина, способная понять, он стал бы другим человеком. Джоанна появилась в его жизни значительно позднее, когда он избавился уже от мучительных комплексов юности, стал зрелым, убеждения его устоялись, и теперь даже самая красивая из женщин не смогла бы поколебать его уверенности в том, что "кусок мяса" мешает существовать Разуму, лишая его главного — свободы.

К тому же, он точно знал, что Джоанна никогда его не любила — ни тело его, ни, тем более, душу, которой и не знала. Это был брак по расчету, брак, до некоторой степени семейный, поскольку Джоанна происходила из одной из ветвей рода Паттерсонов, и дальней прабабкой ее была все та же Рахель, родившая в свое время десять детей, из которых, как ни странно, умер всего лишь один, да и тот — по нелепой случайности, угодив в пятилетнем возрасте под колеса кареты собственного дяди.

Этим обстоятельством, кстати, и объяснялось (если кому-то пришло бы в голову объяснять столь несущественную для историков деталь), почему Ричард с Джоанной, одновременно прочитав кодирующий текст на экране телевизора, одновременно и вышли в Мир, оказавшись в лесу Саграбала.

Новый мир не поразил Ричарда. Новый мир был продолжением старого. Ричарда не поражали его новые возможности — они были продолжением старых, они были материальны и потому неинтересны.

Он искал момента. Он ждал полного уединения. Он хотел попробовать.

Теперь момент настал.

Ричард был один — на миллионы парсеков и лет пространства— времени. Он осмотрел планету; Ираал матово отражал свет своей звезды и был не интересен — материальная вешка, не более. Предстоявшие битвы с зарождавшимся разумом не занимали Ричарда, в масляных черных болотцах, проникших на Саграбал, можно было утонуть, Джоанна могла погибнуть, как и все остальные, но неужели они не понимают, что это не имеет решительно никакого значения? Погибнуть может тело, и это замечательно, если разум остается жить и становится самодостаточным в бесконечномерном мире, где материальные измерения жестко переплетены с нематериальными сфирот и не существуют без них.