Михаил Савеличев - Иероглиф

Между тем Максиму снилось, что они разговаривают. Реальность определенно зациклилась на этом месте и времени, как старинная граммофонная железная иголка на заезженной, исцарапанной пластинке, воспроизводя не то чтобы очень уж отвратительные звуки мелодии, перемежающиеся действительно уродливой хрипящей музыкой царапин, но раз от разу сбивающаяся на самой высокой ноте и самой глубокой выбоине и возвращающаяся на тот же круг, чтобы еще раз попытаться взять барьер. Они опять сидели на кухне за маленьким столом и между ними громоздилась стена посуды, на этот раз основательно опустошенной, испачканной остатками еды, потеками кетчупа и майонеза, с торчащими из кастрюль ложками и половниками, обглоданными, замысловатыми по форме и принадлежности костями, изжеванными и выплюнутыми комками серого хлебы с явными отпечатками голых десен, из которых впоследствии кто-то пытался лепить страшные фигурки уродцев, в ряд лежали опрокинутые хрустальные рюмки с густыми остатками чего-то черного и кровавыми отпечатками губ по всей кайме, словно пили из них, засунув посудину чуть ли не целиком в рот. Натворивших это безобразие уже не было, но Максим слышал еле заметное звериное ворчание, доносящееся из шкафа, и когда он оторвал завороженный красивым движением чистых влажных губ Жени взгляд и попытался найти источник звука, будящий в нем на генетическом уровне вполне определенное беспокойство, от которого немедленно хотелось избавиться, соскочив с места и бросившись куда-нибудь наутек, желательно прихватив в руки палку поувесистее, и оставшееся в человеке с его пребывания в бытность волосатой африканской обезьяной, шарахающейся от любого страуса и получившей в награду за это психическую болезнь под названием разумность, которую эта самая дура-обезьяна через пару миллионов лет вздумала возвеличить как некий божественный дар, как право считать себя избранной, вершиной эволюции, наследницей единственной и неоспоримой миллиардов лет Бытия, миллиардов видов живых существ, завершающим, конечным звеном, после которого хоть потоп. И знаешь, Максим, что меня больше всего бесит и разочаровывает, в том числе и в самой себе, как представительнице рода человеческого, это то, что вслед за этой обезьяной ту же ошибку повторяем и мы — мы самые лучшие, мы самые совершенные, мы вершина, мы цари, хотя, поразмыслив немного, мы наткнемся на простенький вопрос, опрокидывающий наши дикие измышления — а где та, самая первая обезьяна, первая стукнувшая в волосатую грудь и заоравшую на всю Африку, что она всех лучше? К сожалению, от нее зубов даже не осталось. Думаешь, от нас останется больше? Вся эта бетонная дребедень, весь этот ржавый металлолом, вся эта мазня по хлопковой ткани? Нет, ничему мы не учимся, не замечаем очевидное, не воспринимаем то, что вложили в нашу голову с пеленок. Взять хотя бы книгу. Ты знаешь, одна у меня дома валялась, сколько я себя помню. И вот дернуло меня ее открыть не так давно, просто потребности ради, возникло у меня такое желание, как ночью пописать встаешь после чая с молоком. Так у меня же остатки волос дыбом встали — разве это религиозный трактат? Разве это слово Божье, последнее, непререкаемое, истинное? Да, наверное, столько сомнений, размышлений, ошибок и раскаяния нет ни в одном научном трактате! Но это, действительно, больше научный труд, чем религиозный. Просто кто-то решил — а что будет, если в основу мира положить концепцию Существа Всемогущего, Всезнающего, Творящего Бытие и человека в том числе. Этакая теорема. А все остальное — это ее доказательство. Точнее не так, все остальное — собрание статей различных авторов, приводящих доводы за и против. И кто его знает — сколько там «за». Мне так лично показалось, что «против» гораздо больше, особенно там, где четыре автора, исходя из той же посылки, приходят к сходному результату — даже Он не всемогущ против человека. Противоречие. Теорема неверна. Каково? Спор, представляешь — вечный спор, закончившийся опровержением. И как же жить дальше? Только не надо гундеть о старых идеях, о том, что человек теперь ни в кого не верит, а только во всех стреляет. Выдыхать модулированный воздух мы все умеем, но на то он и воздух, не имеющий прямого отношения к голове, к скользким и скрытным, как черви, мыслям, которые нами и управляют. Может быть, это действительно конец? Одна простая мысль только сейчас заползла к нам в мозги, насквозь пропитанные детской глупой надеждой на добро окружающего мира, на существование души, на карму, на жизнь после жизни, и начала подтачивать, разъедать основу нас самих и нашей цивилизации, что часть той силы, желающей все зла, но делающей добро… Удивительно, как мы, вообще, столько времени продержались. Все, наверное, потому, что либо ни у кого не хватило сил прочитать внимательно от корки до корки трактат «К вопросу о существовании Бога» и немного подумать над ним. Хотя, если хочешь и дальше слушать мой бред, мне приходит в голову, что, может, и не нужно чтобы данная мысль осенила всех, что-то не верю я в способность большей части сородичей мыслить, а не просто открыть все шлюзы и тупо смотреть на мутные потоки случайных мыслей, смывающих в канализацию времени и забвения в том числе и случайные жемчужины Больших Вопросов и Больших Ответов, может, не было этого, может быть, было достаточно одного этого человека, который дошел до этой идеи, или случайно выловил ее, барахтаясь в этом самом стоке фекалий сознания, и тогда таинственный постамент дает долгожданную трещину и рассыпается в пух и прах, погребая заодно и нас. Чем человек хуже Бога? Ты хочешь сказать о возможности последнего творить чудеса, наподобие тех, которые сейчас происходили в буфете, набитом всяческими статуэтками зверей, и откуда, собственно, и доносилось рычание, урчание, рев, вой, царапание когтистых лап по стеклу и по керамике, звон сталкивающихся и ворочающихся фарфоровых тел, трубный глас слона и лающий хохот гиены, и которое совсем отвлекло Максима от жениного монолога. Он уставился на ожившие фигурки и сейчас же встретился с сотнями живых маленьких кровожадных глаз, пристально смотрящих на него, от которых, несмотря на всю сказочность и бредовость происходящего, мороз драл по кожу, в желудке начинало урчать, а в голове крутились всяческие убийственные фантазии, цветасто расписывающие, что может случиться с человеком, когда стекло буфета не выдержит напора живой массы, и сначала треснет, покроется такой тугой вязью трещин, что на некоторые мгновения скроет зверей, прежде чем окончательно разлететься на плавно, неторопливо падающие, крутящиеся, отражающие свет лампы, как маленькие бриллианты, осколки, и после этого животный поток водопадом схлынет с подставок, упадет на пол, разбиваясь на такие же мелкие кусочки с остатками разноцветной глазури, давя тех кто оказался внизу, падая на спину и принимая на него смертельную массу какого-нибудь слона или острые клыки саблезубого тигра, но затем побоище придет в относительную норму, все, кто слабы, погибнут, а те, кто сильнее, только распалятся фарфоровой пылью своих собратьев, разожгут сильнее аппетит от случайно поглощенных кусков обожженной глины, которая, естественно, не утолит аппетита даже этих игрушек, собьются в большое стадо и, оглашая воздух еще более мощными криками и ревом, несмотря на высокую кукольную тональность пугающую, как настоящие африканские звуки, раздающиеся по ночам в саванне, и ринутся на протянувшего беспечно ноги Максима. Они накинутся на его ботинки, брюки, легко раздирая фарфоровыми зубами крепкую, задубелую от постоянного намокания и отсутствия должного ухода в виде ежедневного их протирания маслом или, на худой конец, обувным кремом, кожу десантной обувки, вскарабкаются, цепляясь неутомимыми лапами за ветхую, грязную ткань брюк, попутно выхватывая куски кожи в образовавшихся прорехах, что было поначалу и не очень-то больно, словно комариные укусы, но потом таких жаждущих зубов и ртов становилось все больше и больше, Максим начал понимать свою ошибку, беспечно допустив игрушки себе на живот, где они придавили его к стулу всей фарфоровой массой, ползали по нему, как чудовищно разросшиеся вши, выискивая мельчайшие неприкрытые части тела и впиваясь, вгрызаясь в кожу, с каждым разом откусывая все большие куски, как будто поглощаемая ими человеческая кровь еще сильнее возбуждала голод и, к тому же, вызывала быстрый рост тел, делая их похожими на раздувшихся клещей. Максим сделал попытку подняться, стряхнуть всех их с себя, но теперь это было бы сродни чуду, а именно чудо является сильнейшим доказательством Его существования, не так ли Максим, но если снова поразмышлять над природой чудес, то, с научной и с теологической точек зрения, чудес быть не должно. В теологии подразумевается, что чудо есть творение рук Божьих, нечто, выбивающееся из общего миропорядка, нарушение законов Природы, наподобие воскрешения из мертвых и превращения воды в вино. Но как ученые, да и теологи тоже, мы вправе задаться вопросом — а может ли Бог, нет, точнее — должен ли Бог, так как исходя из теоремы, он всемогущ, нарушать им же созданный миропорядок для того, чтобы явить нам чудо, или он должен воспользоваться еще непознанными, неизвестными нам законами и с помощью их опровергнуть, нарушить законы более низкого порядка? Я склоняюсь ко второму, так как эта вспомогательная теорема может объединить до сих пор непримиримые части человеческих убеждений — религиозных и научных. Я не буду приводить затасканные примеры о том, что обычные спички произвели бы большое впечатление на кроманьонцев, а ядерная энергия поставила бы в тупик и Ньютона. Возьмем примеры более близкие к нам — например, что произошло с нашим небом, или почему с некоторых пор я не могу прочитать в своих книгах ни одной строчки, или, что, вообще, основной вопрос нашего времени, произошло с нами самими? Всему можно найти объяснение, а все, что можно придумать, может и осуществиться, как утверждает теория вероятностей. Или, Максим, взять тех же зверей, которые снова оказались на своем законном месте, то ли в результате очередного сбоя на вредной царапине потертой пространственно-временной пластинке, то ли он, окончательно пробудился, поймав себя на том, что продолжает инстинктивно сбрасывать с себя ожившие статуэтки.