Олесь Бердник - Звездный корсар

…Как сегодня помню, была осень, бабье лето. В ясном небе плыла паутина. Ни облачка. В такие дни хорошо собраться с товарищами, выпить, закусить, покалякать.

Мы и собрались. Мы — это я и мои друзья. Председатель промкомбината Гутя, директор ресторана Вырвикорень, нарсудья Капшук и Кравчина — начальник милиции, мой ближайший друг, замечательный охотник и веселый балагур.

Выпили по одной, по второй, по третьей… Разогрелись. Захорошело. А потом Кравчине клюнула в голову мысль — поохотиться на вепря, то есть дикую свинью.

Позвонили в милицию, оттуда пригнали машину, мы нырнули в нее, рванули на Псел.

Там густые леса и кабаньего отродья навалом. Их запрещали в то время бить, но тут речь шла не о законе, а о престиже Кравчины. По пути, еще будучи под алкогольным паром, мы консультировались у судьи Капшука — не большое ли преступление свершаем, готовясь укокошить вепря?

Он не долго думая ответил, что по букве закона — это, конечно, гм, гм, нарушение, но если подойти к этому с другой стороны, то…

— То что? — хором пропели мы.

— То окажется, что это — весьма полезное дело…

— Да уж это наверняка? — заорал восторженно Кравчина. — В этом мы будем иметь возможность убедиться нынче вечерком! Ха-ха!

— Не говори гоп, пока не перескочишь! — едко заметил Вырвикорень.

— А еще это полезно для торжества истины, — завершил свои раздумья Капшук, подняв указательный палец.

— Философ! Цицерон! — кричал Кравчина, обнимая Капшука. — Тебе — самую вкусную часть вепря!

— А какая она — самая вкусная? — поинтересовался Вырвикорень.

— Директор ресторана — и не знаешь? — возмутился Кравчина. — Кто же тебя держит на таком месте? Рыло, братцы, мои! Ры-ы-ыло!

— Рыло? Что же там есть? На один заглот!

— Подавишься за один заглот! — засмеялся Кравчина. — У взрослого, матерого секача рыло — ого-го! Тушеное рыло — амброзия, божественная пища! У всякой твари есть свое вкуснейшее место. У слона — хобот, у медведя — лапа…

— Лапа? — удивился Капшук.

— Лапа. Ты не ел медвежатины?

— Не довелось…

— Тогда ты напрасно жил на свете! — авторитетно заявил Кравчина. — Эй, сержант, гони прытче! Чтобы как спутник на орбите машина летела!

— Перевернемся!

— Не имеем права перевернуться! — орал Кравчина. — Мы не завершили дискуссию, а значит — должны удержаться на четырех колесах! На чем мы остановились? Ага, на вкуснейших местах! У верблюда самое вкусное — горб!

— Ты и верблюда едал? — поразился Вырвикорень.

— Ты спроси лучше, кого я не едал! — гордо ответил Кравчина. — Моржа ел, тюленя, акулу, каракатицу, гадюку…

— Гадюку?! — ужаснулся Капшук.

— Именно! Вкуснятина невероятная, братцы вы мои! Огрубишь голову, раздербанишь змею пополам, посыплешь сольцой, заворачиваешь в лавровый лист, затем в капустный лист, после этого — в ямку, где только что прогорел костер. Забросать горящим углем, а позже… Стой! Приехали!

Мы остановились на опушке над Псёлом. Внизу плескались спокойные воды реки, вокруг шумел лес. Между зелеными кронами сосен праздничными нарядами выделялись березы, осины, дубы; на землю падали золотые, червонные, оранжевые листья, ткали под ногами цветистый ковер. Пахло мхом и грибами.

Ребята разобрали оружие, с возгласами вывалились из машины. Кравчина командовал.

— Вы с криками и песнями идите вот так! — давал он указания. — Цепочкой, цепочкой! Да перекликайтесь, чтобы разрыва не было! А я объеду вокруг, перехвачу вас. Буду ждать около Чертовой Вербы. Знаете Чертову Вербу? Там всегда кабаны бродят!

— Знаем! — весело орали охотники, вымахивая ружьями. — Давай шуруй!

Кравчина рванул на машине дальше, а мы двинулись между деревьями, как он и приказал, выкрикивая кто как умел. По правую руку от меня шел Капшук, иногда я видел его фигуру между темными стволами дубов. По левую руку — Гутя. Затем я опустился в глубокую долинку, а когда выбрался, уже никого не видел. Вероятно, ребята обогнали меня.

Я покричал, покричал, поаукал, но никто не отозвался. Где-то далеко эхом катился шум машины. Я замолчал. Стало печально, одиноко. Зачем было ехать в лес на ночь глядя? Мало Кравчине полкабана домашнего, захотелось еще в Петровку снега! Вот что с людьми делает алкоголь! И вкусная штука, а все же — вреднейшая! Если бы ученые поработали над водярой, усовершенствовали. Чтоб и весело было, как выпьешь, и на здоровье не отражалось! Вот это достижение! Я бы для такого дела академию открыл, не пожалел бы денег, сотни ученых посадил за работу!

Так размышляя, я еще немного прошел, затем решил отдохнуть. Ну его к лешему, кабана! Найдем его иль нет, а умаешься до чертиков! Кому охота — пусть бегает! А я — посижу.

Оседлав огромный дубовый пень, я оперся на ружье я задумался. Клонило в сон.

Каюсь, всегда любил в свободную минутку пойти в лесок, полежать вверх лицом под небом, подремать. Убаюкивает природа.

Хоть я и был под хмельком, но все же на землю не лег. Иначе каюк, если ляжешь на сырую землю осенью. Парализует руки-ноги, это точно. Поэтому я решил секундочку вздремнуть сидя, а затем поковылять к Чертовой Вербе.

Мою дрему разогнали тихие звуки. Зашуршали сухие ветки, кто-то остановился возле меня, положил руку на плечо.

— А? Что? — кинулся я со сна. — Это ты, Кравчина?

— Это я, сынок, — послышался тихий ответ.

Я протер глаза, взглянув перед собою. Подскочил как ужаленный. Возле меня стоял живой отец, которого я видел только на фотографии. В гражданскую он был партизаном и погиб в бою с немцами.

Я сразу узнал его. Та же папаха, что и на карточке, жупан, только сабли нет.

Длинные казацкие усы, черные бархатные брови, острый орлиный взгляд. Во рту у меня пересохло. Начал снова и снова протирать глаза.

— Напрасно стараешься, — усмехнулся он. — Я не призрак.

— А как же ты?.. — пробормотал я.

— Что?

— Откуда? Почему тут?

— Я за тобою…

— Как… за мною?

— Все уже собрались. Ждем тебя…

— Кто собрался? — ужаснулся я.

— Родня. Кто же еще? Пойдем.

Он двинулся в лесную чащу. Я несмело шагал рядом. Яростно щипал себя за руки, за уши. Но фигура отца не исчезала, я слышал его дыхание, видел широкую спину, высокую смушковую шапку.

— Тату!

— Что? — не оборачиваясь, отозвался он.

— А как же…

— Что?

— Ты же умер…

— Ну?

— А теперь — живой?

— Так. ты не рад?

— Что ты? Я рад. Только ведь это неправда?

— Что неправда?

— То, что я тебя вижу?

— А разве не видишь? — удивился отец.