Андрей Дашков - СУПЕРАНИМАЛ (Сборник)

Однако любой обитатель суши имел преимущество передо мной. Как только мои слабенькие ножки, не привыкшие носить тяжесть тела, ступят на берег, я превращусь из властелина китов-убийц в потенциальную жертву.

Это был еще один повод, чтобы задуматься о выборе. Но Древняя Земля настойчиво звала меня – шумом ручьев, бегущих с гор, радугами над водопадами, прохладной тенью сумеречных лесов, голосами птиц, запахами влажных листьев… И даже луна, взошедшая под вечер, звала меня. Сверкающий круг всплывал среди нарождающихся звезд, вызывая сладкий ужас перед мимолетностью, эфемерностью существования и в то же время странную уверенность в том, что смерти не существует. Замирало сердце, будто я был ребенком, впервые услышавшим волнующую и таинственную сказку. Древней Земле не требовалось ничего, чтобы изменить меня; она сама по себе была преображающим волшебством. В моих генах был закодирован отклик на эту утраченную красоту, и теперь зов звучал неотступно; земля влекла меня неудержимо…

Моя самка выбиралась на берег, двигаясь неуклюже и неуверенно. Каждый шаг давался ей с видимым трудом. Огромный живот обвис и тяжело колыхался. Это было единственное в своем роде сочетание красоты и уродства. Уродство – от настоящего, от тяжести, от неудобства; красота – от будущего, от зачатой жизни. Тоже воплощение очередной мечты.

Двойня. Она носила двойню. Я знал это наверняка, даже не касаясь живота ладонями. Я закрывал глаза и «видел» переливающиеся тени зародышей на фоне гораздо большей материнской тени. Все трое были погружены в пульсирующее облако, опутаны чудесным коконом, в каждой полой нити которого перетекала жизнетворная энергия…

Мои дети. Разнополые. Самка и самец. Что-то невероятное. Я не знал, что буду делать, когда начнутся роды. Я мог помочь косаткам, но смогу ли помочь двуногой матери?

(Кстати, кровавая бойня в Новом Вавилоне подействовала на нее не так сильно, как я ожидал. Во всяком случае, в последнее время я не улавливал и тени угнетенности или подавленности. В некотором смысле самка гораздо устойчивее и практичнее самца. Она-то лучше меня знает, буквально ощущает каждой клеткой тела, что «жизнь продолжается», несмотря ни на какие ужасы, – ведь у нее внутри теперь две новые, растущие жизни.

Вероятно, дело еще и в том, что она не пыталась ничего искать и лишь следовала пути, предначертанному для нее слепой природой, – и это соответствие примиряло ее с самыми кошмарными сторонами действительности. Она бездумно и непротиворечиво исполняла свое предназначение и порой казалась мне существом, наилучшим образом приспособленным к нашим бесцельным скитаниям… Зачем ей Древняя Земля? Что ей призраки Древней Земли, тревожащие меня не только ночью, но и днем? И нужна ли ей вообще земля? Может быть, все то, что я ищу снаружи, где-то вне пределов досягаемого, она носит в своем простом сердце? «Дом», приют, отдохновение, надежду, покой (хотя бы на время!) и – страшно выговорить! – лекарство для моей вожделеющей души, которое когда-то называлось любовью… Чтобы не было так страшно ждать и умирать.)

…Она сделала всего несколько шагов и опустилась на песок, тяжело дыша. Ее ноги дрожали. Как я и думал, наша с нею беда – слишком слабые нижние конечности. Она наверняка захочет рожать в воде, и я представлял себе степень опасности. Детеныши могут захлебнуться. С одним бы я еще кое-как справился, но ведь их ДВОЕ. И оба должны выжить. Обязаны. Нас слишком мало, чтобы позволить себе роскошь потерять хотя бы одного.

А ведь я уже мечтал об отдаленном будущем. Я неизлечимый мечтатель. Без мыслей о будущем я мертв, я просто моллюск, защищенный от окружающего мира более или менее прочной раковиной… Я заглядывал на много лет вперед. Мои дети вырастут. Если не найдется пара каждому из них, неизбежно кровосмешение. Каким будет ИХ потомство? Окажется ли оно жизнеспособным? Смогут ли они общаться с косатками и управлять стаями?

СТАЯМИ?

Что я подарю своим детям? Землю или океан, в котором идет извечная охота? Куда их потянет, как неудержимо тянуло меня? Найдут ли они свой Вавилон, прежде чем тот будет разрушен? Покинут ли они меня и мать, навеки уплыв в темные просторы, чтобы просто совершить жизненный цикл и сгинуть без следа? Или преодолеют зов океана-колыбели и тоже услышат гораздо более тихий, но настойчивый зов Земли? И тогда они станут Адамом и Евой новой расы. А потом…

Потом, возможно, последует изгнание из вновь обретенного рая. Однако на этот раз не будет ни змея-искусителя, ни яблока от древа греха. Если только демон-змей-уродец-самоубийца не сидит в каждом из нас изначально, с самого рождения…

Какой судьбы хотел бы я для них и для себя? Не знаю… Слишком недавно ступил я на Древнюю Землю, и еще не вполне освоился на суше. Хотел ли я человеческого понимания, близости, единства – всего, что возможно в маленькой семье, но утрачивается в большом племени? С некоторых пор то, что творится в мозгах двуногих, настораживало, почти пугало меня. С китами все ясно. Они дети – сильные, прекрасные, чистые, наивные и счастливые дети. Двуногие не такие. Я знал это по себе, знал это по своей самке. Мы звери, худшие звери в океане. Останемся ли мы зверями на земле?

Ноябрь 1997 г.; ноябрь 1998 г.;

июль – август 1999 г.

ЧЕЛОВЕК ДОРОГИ

Все началось с крика ворона, сидевшего на придорожном столбе. Но можно сказать и так: все закончилось криком ворона, сидевшего на столбе. Это целиком зависит от точки зрения на то, что считать жизнью и что считать смертью. У Липпи не было никакой точки зрения. Сам он даже не сумел понять, когда был НАСТОЯЩИМ – до или после встречи с черной птицей.

Липпи услышал хриплое «кар-р!» у себя над головой и ударил по тормозам. Он с детства отличался тонким слухом. С годами его слух стал феноменальным. Иногда он различал, как ангелы перешептываются за спинами обреченных и неизлечимо больных. Его собственный ангел, похоже, был покрыт блестящими перьями, имел крылья, мощный длинный клюв и преотвратнейший голос… Но все ангелы разные. Один, которого Липпи увидел во сне, показался ему огромным и похожим на Статую Свободы.

В машине был включен магнитофон, и Джеймс Солберг настаивал на том, что его могила еще пуста. Липпи было приятно это слышать. Чего не скажешь о крике, который ржавым шомполом вонзился в чувствительные уши, но не прочистил мозги.

Крик повторился еще дважды, прежде чем Липпи выбрался из «доджа» и утвердился на пыльной дороге, разминая затекшую поясницу. Кожа его старых сапог была похожа на растрескавшийся асфальт. Вокруг них закручивались маленькие желтые смерчи… Стоя посреди пустынной равнины, Липпи вдруг вообразил себя еще одним столбом, подпирающим тяжелое небо, – кроме тех, которые выстроились вдоль дороги. Во всяком случае, на него что-то давило.