Александр Шалганов - «Если», 2001 № 06

Но вернемся все-таки к нашим «Оскарам». Успех «Гладиатора» и «Крадущегося тигра…» был вполне предсказуем. «Гладиатор» обладал всем, что необходимо для такой премии — зрительской популярностью помноженной на имя и высочайший профессионализм режиссера, хорошую игру актеров и сценарий с «неполным хэппи-эндом» (оглушительный успех «Титаника» показал, что слезная концовка неплохо действует и на киноакадемиков). «Крадущийся тигр, невидимый дракон» — первый иностранный фильм, сумевший сделать приличные сборы в американском кинопрокате (более 100 миллионов) и получивший впервые в истории премии десять номинаций — не мог не быть не отмеченным.

В результате «Гладиатор» победил в номинациях «лучший фильм», «лучшие костюмы», «лучший звук», «лучшие визуальные эффекты». Плюс к тому лучшим актером года назван австралиец Рассел Кроу, исполнивший в картине главную роль. «Крадущийся тигр, невидимый дракон» вкупе с ожидаемым «Оскаром» за лучший фильм на иностранном языке завоевал еще награды за лучшую операторскую работу, лучшее художественное оформление и лучшую музыку к фильму.

Из призов за фильмы, имеющие некое отношение к жанру, стоит отметить приз Джулии Робертс за лучшую женскую роль в картине «Эрин Брокович» (история борьбы матери-одиночки с гигантской корпорацией, загрязняющей окружающую среду, по мнению обозревателей спутникового телеканала «Sci-Fi Channel» также может считаться фантастической) и статуэтку за лучший грим в сказке «Как Гринч украл Рождество» (гримеры каждый съемочный день тратили по четыре часа, чтобы исполнитель роли Гринча Джим Керри выглядел именно так, как задумано).

В остальном же лидируют фильмы совершенно реалистические. И адептам настоящей кинофантастики стоит призадуматься — почему жанровые картины никак не могут сравниться с лентами, имеющими к фантастике отношение опосредованное. Как «Гладиатор».

Евгений Харитонов

«РУССКОЕ ПОЛЕ» УТОПИЙ

Не только каждая эпоха имела свою утопию, свою утопию имеет каждый народ, даже больше — каждый мыслящий человек.

Рассуждения о том, «как обустроить Россию», появились в литературе не сегодня и даже не вчера. Как писал историк философии В. П. Шестаков, русскому характеру свойственна «эсхатологическая вера в достижение лучшей жизни, мессианистическое убеждение в особой роли России в мировой истории». Какие же пути предлагались нашей державе родоначальниками жанра?

Заранее оговоримся: нас интересуют только произведения, посвященные российскому государству. Таким образом, за пределами обзора остается большой пласт утопий об идеальном мироустройстве и миропорядке. Социальные утопии, фантазии об идеальном государстве появились в народном сознании еще в Древней Руси. Наиболее известные — «Хождение Агапии в рай» и «Путешествие Зосимы к рахманам». В противоположность им бытовала и «державная» легенда о невидимом граде Китеже, то ли сокрытом под землей, то ли погруженном в воды вулканического озера Светлояр, что в Нижегородской губернии. Литературная же утопия в России родилась одновременно со становлением авторской прозы — на рубеже XVII–XVIII веков, хотя примеры утопических сочинений, принадлежащих перу конкретного автора, мы можем обнаружить и в более ранние времена — например, «Сказание о Магмет-салтане», созданное в 1547 году публицистом XVI века Иваном Пересветовым.

Утопические сочинения, так или иначе, отражают настроения общества. С момента закрепления в пространстве российской словесности фантасты не раз возлагали на себя «мессианскую» роль проводников, указующих России единственно верный (по их мнению) путь к вожделенному «Золотому веку». А поскольку сочинители принадлежали к различным социальным группам, то естественно, что их «рекомендации» разнились очень существенно. И сама направленность фантазий изменялась одновременно с социальными и политическими запросами времени.

Большинство начальных утопических сочинений, родившихся в эпоху Просвещения, являли собой абстрактные образы идеального государства, как правило, не имевшего зримой связи с Россией. Исключение составляет разве что сочинение князя Михаила Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С… швецкаго дворянина» (1773–1774), довольно прозрачно намекавшее на Россию (даже названия городов легко прочитывались: Квамо — Москва, Переграб — Петербург и т. д.). Признавая заслуги Петра Великого (в романе — Перегоя) в деле просвещения России, князь, убежденный государственник, тем не менее не скрывает своего недовольства петровскими реформами и пытается исправить «роковые ошибки». Единственно правильный путь для России, считает он, возврат к патриархальной самобытности, где царит «диктатура добродетели» (В. Гуминский). А для укрепления государственной власти Щербатов предлагает проект военных поселений. Если в двух словах, то идеал России по Щербатову — это «полицейское» государство, где царят Закон и Порядок.

Жить бы нам в этом царстве ретивом,

где с забавой сливается труд,

где кузнечики всем коллективом

свое звонкое счастье куют.

Политическая жизнь России в XIX веке началась с восстания декабристов. А «фантастическая» жизнь — с появления декабристской утопии «Сон» (1819), принадлежащей перу известного музыкального критика и декабриста А. Д. Улыбышева. Это во всех смыслах декларативное сочинение отчетливо пропагандирует взгляды декабристского окружения относительно того пути, по которому России следует двигаться к Абсолютному Счастью.

«Из всех видов суеверий мне кажется наиболее простительным то, которое берется толковать сны. В них, действительно, есть что-то мистическое, что заставляет нас признать в их фантастических видениях предостережение неба или прообразы нашего будущего», — так начинает свое повествование А. Д. Улыбышев. Утопические образы будущего русские авторы чаще всего «транслировали» через сновидения героев. Одна из причин заключается в том, что цензура (царская не менее, чем советская) весьма настороженно относилась к литературным «заглядам в Будущее», ведь нередко утопии соприкасались с болезненными социальными проблемами, а выдуманная Россия оказывалась антитезой России реальной. И вот автор будто заранее выстраивает свое алиби для обвинителей: мало ли что может присниться! И вторая причина: «То, что европейскому философу и сочинителю казалось возможным уже в процессе ближайшего созидания, для русского утописта представало пронзительной мечтой, осуществимой лишь в очень далеком будущем» (В. П. Шестаков).