Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры

Когда остров Илиркей оказался далеко позади и погони можно было уже не опасаться, начался обычный в таких случаях разговор: «Он меня за горло, я ему под дых… А видели, как я того здорового завалил?… Разве я рыжего хуже сделал?… Нет, ты тоже молодец, не ожидал даже… Пуля у самого виска прошла, аж волосы шевельнулись… Он думал меня на испуг взять, как же… Чуть палец не откусил, зараза…»

Молчал один Цыпф. Занят он был тем, что поминутно снимал очки, протирал их и водружал на прежнее место.

– Что приуныл, друг Лева? – еле ворочая синими, растрескавшимися губами, спросил вернувшийся к жизни Зяблик. – Сколько скальпов настриг?

– Вроде один, зато роскошный, – ответил за него Смыков. – Такую деваху уложил… Хоть залазь на нее, пока теплая. Я ее потом ради интереса осмотрел. Ни рогов, ни пистолета. Но вы, Цыпф, не печальтесь. Случайные люди с аггелами не якшаются.

– Я ей в плечо целился, – тихо сказал Цыпф. – В правое.

– А попал аккурат под левую сиську, – развел руками Смыков. – Уметь надо… Кстати, как вы считаете, что нас спасло сегодня?

– Ты, зайчик, – ответила Верка. – Что же еще…

– Нас спасло то, что мы застали аггелов врасплох, – Смыков поднял вверх указательный палец, – и они не успели наглотаться своего бдолаха. А не то лежали бы мы все сейчас мордой в песочек. Это я к тому говорю, что такой тактики следует и в дальнейшем придерживаться… Тепленькими аггелов брать, пока они еще очухаться не успели.

– Тебе бы лектором быть, а не ментом, – прохрипел Зяблик, пальцы которого все еще дергались, словно продолжая нажимать на спуск. – Я с аггелами по-всякому встречался… Верно, некоторые лихо дерутся. А другие так себе. Вроде нашего Левы… Как я теперь понимаю, не всякому аггелу это снадобье положено. В дефиците оно, как у нас, скажем, хороший табак. За все время, – он тронул висевший на груди полупустой кисет, – я такие штуки только у трех или четырех покойников видел… Жаль, конечно, что без внимания к ним отнесся.

– Нет, тут другое, – вступила в разговор Верка. – Заявляю вам как врач. Штука эта в сто раз опаснее любого яда, и аггелы используют ее только в крайнем случае. Как лекарство, – она стала загибать пальцы, – для спасения в безвыходном положении. А еще для доказательства своей людоедской веры. Все! Но для здорового человека в нормальных условиях – это гроб с музыкой. Нельзя, чтобы желания человеческие сами собой исполнялись. Известно ведь, какие желания в нас таятся… Содом и Гоморра… Видели бы вы этого непутевого Кольку. Променял жизнь на неделю кайфа.

– Если желаете, я вам могу анекдот про кайф рассказать, – предложил Зяблик.

– Как же тебе такому откажешь, – Верка погладила его по голове. – Я теперь каждому твоему слову радуюсь. Ведь одной ногой в могиле стоял…

– Ладно, не верещи, – отмахнулся от нее Зяблик. – Значит, так… Обращается воробей к слону: хочешь, дескать, я тебе в пасть влечу, а из задницы вылечу. Слон, само собой, соглашается. Воробей этот маневр проделал и интересуется: ну как? Кайф, отвечает слон, давай еще. Глупый воробей влетает ему в пасть, а слон тем временем затыкает задницу хоботом и стонет от удовольствия. Вечный кайф!

Засмеялся один только Толгай, который, конечно же, ничего не понял. Смыков печально вздохнул и собрался было сделать замечание относительно плачевного состояния мозгов Зяблика, но в этот самый момент чистюля Лилечка, внимательно наблюдавшая за всеми манипуляциями бегемотьего хвоста, подала сигнал тревоги. Вся компания плотно сгруппировалась и проворно укрылась брезентом, по которому без промедления забарабанило что-то более густое, чем дождь, но менее плотное, чем град.

Верка, волею обстоятельств вынужденная прижаться к Зяблику, уткнулась носом в бархатный кисет и, вдыхая странный, ни на что другое не похожий аромат, тихо сказала сама себе:

– Нельзя, чтобы человеческие желания сами собой исполнялись… Но как же этого хочется…

С тех пор, как Верка осознала себя личностью (а случилось это еще в младшей группе детского сада), ее главным, заветным, так сказать, желанием стали особы противоположного пола: мальчики, юноши, мужчины и даже некоторые старички. Желание это изначально не имело ничего общего с плотской страстью – плоть как раз и не досаждала Верке ни в трепетной юности, ни в матерой зрелости. Ей хотелось от самцов совсем другого – обожания, восхищения, поклонения, раболепия.

К восьмому классу выяснилось, что это скромненькое желание ничем конкретным не подкреплено. Никто не зарился на худенькую белобрысую девчонку с оттопыренными ушами и проволочной шиной на передних зубах. Сколько горя ей это доставило, сколько страниц дневника было исписано самоуничижительными, мазохистскими откровениями, сколько слез впитала пуховая девичья подушка!

Почти все ее подруги, юные телки, набравшие к тому времени рост и тело, уже гуляли с парнями, а некоторые успели отведать греховную сладость не только от губ и рук своих кавалеров, но и от прочих мужских достоинств. А вокруг Верки словно пустота образовалась.

Другая на ее месте смирилась бы с горькой участью замухрышки, ушла бы в себя или, наоборот, в общественную работу, но Верка обладала не только горячим желанием осуществить свою мечту, но и некоторой смекалкой. Вскоре она уже знала безотказный способ привлечения мужчин.

Нельзя сказать, что Верка дошла до этого открытия исключительно своим умом. Кое в чем ей очень помогли порнографические журналы, хранившиеся у старшего брата в чемодане с двойным дном. Тайник этот он оборудовал, покидая дружественную страну Египет, где целых два года ремонтировал зенитные установки «Шилка», прикрывавшие Суэц и Асуан от израильских воздушных пиратов. На покупку непристойной макулатуры, выпускаемой специально для советских специалистов и весьма недешевой по местным понятиям, уходила немалая часть солдатского жалованья.

Венцом братовой коллекции был многоцветный журнальный разворот, изображавший пышное женское тело в заднем ракурсе. В оба естественных отверстия неизвестной фотомодели – лицо ее в кадр не попало – были глубоко и плотно забиты мускулистые, покрытые вздувшимися жилами мужские члены, обладатели которых тоже остались за кадром.

У какой– нибудь другой рано развившейся малолетки такая картина могла бы вызвать незабываемые эротические фантазии, у Верки она вызвала лишь чисто технический интерес.

К своему первому опыту пятнадцатилетняя Верка готовилась весьма тщательно – нарядилась во все самое лучшее, слегка подкрасилась маминой косметикой и даже сняла с зубов шину, что ей строго-настрого возбранялось. Жертвой она выбрала таксиста, мужика, не вышедшего рожей, но с обильной растительностью на доступных взору участках тела, что в теории должно было свидетельствовать о его любострастии.