Ник Горькавый - Возвращение астровитянки

— Мне сейчас будет дурно!

— От этой дурноты некоторые люди закрываются в своей комнате и вообще не выходят на улицу — избегая контакта с чуждой средой. Таких людей называют параноиками. Они похоронили себя заживо в страхе.

— И вы были таким?

— Чуть не стал, но вовремя с обидой понял, что мир не заметит потери, потому что в нём останутся жить другие люди — весёлые и бесшабашные. У них другой взгляд на вещи. Кожа соседа — это белок; микробная флора здоровых людей практически идентична, а микробы не имеют индивидуальности. Один человек похож на другого в гораздо большей степени, чем он хочет в этом признаться даже самому себе. Нужно понять, что все люди — братья, а жизнь полна микроскопических рисков. И я сказал себе: ешь своё ресторанное блюдо, пользуйся метро, посещай театры и целуйся. У тебя есть право струсить, но тогда мир достанется смелым.

— Так, теперь мне захотелось с кем-нибудь поцеловаться, чтобы проверить свою реакцию! Вы хороший рассказчик, Арнольд!

— Когда я не был королём, у меня было три дела: читать, писать и говорить. И последнее мне удавалось лучше всего.

Раздался звонок т-фона.

— Это нас мама разыскивает… — с огорчением сказала Сюзанна. — Теперь у вас будет скучное политическое совещание.

— Хм, — с сомнением протянул Арнольд. — У вашей мамы талант делать политические совещания интригующе интересными.

Через неделю Арнольд снова приехал в замок Гринвич, и у него снова появилась возможность поговорить с Сюзанной.

— Ваша матушка очень внимательна к делам Южных. Я подумываю передать ей доверенность на управление моей империей и удалиться на покой. Снова буду жить обычным человеком, дурачиться сам и дурачить других. Как-то я купил огромный букет красных роз, шёл по улице и каждой встречной женщине дарил по розе. Без шуток и выцыганивания номеров телефонов, просто дарил: «Это — вам!» — и шёл дальше. Улица упала в обморок. Эх, какие свободные времена были! Я любил бродить по голливудским бульварам и античным лавочкам, торгующим заплесневелыми плакатами и сушёными артистами. И никто меня раньше в толпе не узнавал…

— А сейчас вы что делаете — дурачите или дурачитесь?

— Исповедуюсь. У вас, Сюзанна, сейчас такой строгий вид, что хочется вытянуться в струнку и сказать «грешен!».

— Вы несерьёзны со мной!

— Так точно, ваше высочество! — щёлкнул каблуками Арнольд. — Накажите меня за это.

— Сослать вас на кухню или заставить пропылесосить замок?

— Готов убрать вашу комнату цветами.

— Кажется, вы заигрываете со мной?

— Чёрт, это машинально! Инстинктивно! Давайте сменим тему. Чем вы занимаетесь на досуге?

— Читаю, рисую, пишу стихи. Слабые. Когда я инкогнито посылаю свои вирши на рецензию, мне обычно приходит ответ, что они ужасно бездарны.

— Люди, которые любят говорить о бездарности других, обычно хорошо знакомы с темой изнутри. Не слушайте их.

— Мне не верится, что вы старше мамы.

— Я могу показать паспорт. Правда, он фальшивый.

— Зачем мне тогда на него смотреть?

— Ну, мало ли. Как ваша мизантропия, принцесса?

— Спасибо, легче. Если вы расскажете ещё что-нибудь весёлое, то будет совсем хорошо.

— Вы хотите сделать из меня горохового шута?

— Никто не может сделать из человека горохового шута. Только он сам.

— Именно. И когда я смотрю на вас, то…

— Что?

— Извините, меня зовёт ваша мать.

— Арнольд! Что вы имели в виду?

— Ещё раз извините, но мне нужно бежать. И как можно быстрее!

И новая встреча, новый разговор. Арнольд был наблюдателен и многое знал. Они свободно болтали о важном и о пустяках.

— Вы любите путешествовать, Арнольд?

— Да. Я обожаю старые курортные города, где девушки торгуют с лотков сигарами, февральские цикады трещат в щелях пляжных бунгало, а коллективное наблюдение закатывающегося в океан солнца превращается в шумное шоу на набережной.

Но в таких приморских городах есть диссонирующая, фальшивая, жестяная нота. Раньше люди по-настоящему плавали в океан и с риском для жизни добывали рыбу для пропитания. Теперь уцелевшие лодки этих рыбаков выставлены в музее, а городок из настоящего рыбацкого стал туристическим местом и торгует имитациями старой жизни, делая фальшивые сувениры и устраивая яркие шоу. Может, пройдёт ещё сто лет, и город будет продавать имитации новой генерации, имитирующие нынешние имитации. Прошли мужественные и романтические времена! Глинтвейн с корицей мы греем не у рождественского уличного костра и даже не у камина, а в микроволновке.

Сюзанна, к собственному удивлению, откровенно делилась с Арнольдом своими мыслями и настроениями. Наверное, потому что она не боялась удара с его стороны — ведь Арнольд сам демонстрировал обезоруживающую открытость.

Они шли по королевской оранжерее и рассматривали цветы. Принцесса сказала:

— Мы — эгоисты и почему-то думаем, что мир и розы созданы для нас. Но высоко в горах, куда не ступает нога человека, растут холодные цветы безумной красоты. Они цветут не для нас и считают этот мир своим.

Над цветущими кустами летали и вспыхивали садовые светляки. Арнольд заметил:

— Смотрите, Сюзанна, светлячок обычно летит горизонтально. Но в момент вспышки он всегда устремляется вверх. Слишком много энергии — и она выплёскивается не только светом, но и взлётом. Я завидую этим жучкам, которые так красиво ищут себе подруг.

— Арнольд, вам не кажется, что мы слишком оторвались от природы? Стали слишком рациональны?

— Ну… мы по-прежнему черепахами тянем на себе сладкий груз биологических мотиваций — ищем соперничества и жаждем любви. Эти чувства и стремления помогали победить в стае и выжить стаей. Но — увы! — биологические мотивы часто выглядят старомодными в эпоху космической экспансии и искусственного интеллекта. Сейчас компьютеры выдают прогноз на семейное счастье.

Сюзанна вдруг резко остановилась и посмотрела на Арнольда:

— Император, когда прекратятся войны и вражда между Северными и Южными? Когда мы станем миролюбивее и терпимее?

— Думаю, что очень скоро. Тысячелетиями разные народы ненавидели и резали друг друга. А сейчас? По улицам европейских столиц мирно ходят круглолицые потомки монголов-кочевников, красующиеся не в шкурах, а в бейсболках; арабские женщины, снявшие паранджу и надевшие западные одежды; японцы, сменившие кимоно на шорты; смуглые индианки, которые носят леггинсы вместо сари. Пассажирские самолёты, Интернет и голливудские фильмы примирили тысячелетних врагов за какие-то сотни лет. Государства перестали воевать, потому что приобрели общий культурный и коммуникационный фон. Война — это слишком варварский и древний способ вести дела в сложно взаимосвязанном мире.