Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг
– Мне надо поговорить с тобой по секрету, Киннал.
Мне? Это был Андрог Миан, архивариус верховного септарха – маленький, седой, с острым личиком, совсем не похожий на искателя запретных удовольствий. Его привел ко мне герцог Сумарский, один из первых, кого я завербовал.
– Хорошо, только где? – сказал я. Он показал на заштатный храм через улицу, посредник стоял у входа, зазывая клиентов. Я не понимал, как можно говорить по секрету в храме, однако пошел. Миан отправил посредника за контрактными бланками и сказал мне на ухо:
– У тебя дома полиция. Как только вернешься, тебя арестуют и пошлют на один из островов в Сумарском заливе.
– Откуда ты знаешь?
– Указ, подписанный нынче утром, уже поступил в архив.
– В чем меня обвиняют?
– В самообнажении. Это исходит от агентов Каменного Собора, но ты и светские законы нарушил – распространял запрещенный наркотик. Худо твое дело, Киннал.
– Кто на меня донес?
– Некий Джидд, посредник в Каменном Соборе. Ты говорил ему про наркотик?
– Да, по наивности. Тайна исповеди…
– Тайна, тайна! Бежать тебе нужно, вот что! Против тебя брошены все силы правопорядка.
– Бежать… но куда?
– На сегодня тебя укроет герцог Сумарский, а там не знаю.
Посредник вернулся с контрактами, благостно улыбаясь нам.
– Ну, господа, кто первый?
– Он вспомнил, что должен быть в другом месте, – сказал Миан.
– А ему что-то нехорошо. – Я заплатил огорченному посреднику приличную сумму, мы вышли на улицу и разошлись, не сказав ни слова друг другу. Я ни на минуту не усомнился в том, что сообщил мне Миан. Придется Лоймель самой покупать привозные редкости. Я остановил такси и поехал к герцогу.
58
У герцога, одного из богатейших людей Маннерана, много земель вдоль залива и у подножия Гюйшен, а его столичный дворец и парк императору впору. Он наследственный хранитель Струанского Прохода: его род веками брал пошлину со всего, что привозят из Мокрых Низин, на том и разбогател. Не знаю, кем его считать, уродом или красавцем. У него большая, плоская треугольная голова, тонкие губы, горбатый нос и до странности густые курчавые волосы, прилегающие к черепу, как ковер. Волосы совершенно белые, но лицо гладкое, без морщин. Огромные, темные, пристальные глаза, впалые щеки. Лицо аскета; я всегда видел в герцоге то святого, то чудовище, а порой и того и другого. Мы с ним познакомились сразу же после моего приезда в Маннеран: он способствовал возвышению Сегворда Хелалама и был свидетелем Лоймель на нашей свадебной церемонии. Узнав точно по наитию, что я разжился сумарским наркотиком, он выведал это у меня путем тонких намеков и договорился о совместном приеме. Было это зимой, четыре месяца назад.
Дома у него собрался почти весь мой кружок обнаженцев: Смор, герцог Маннеранский; маркиз Ойнский; директор банка; казначей и его брат, генеральный прокурор; командир пограничной стражи и еще пять-шесть не менее важных особ. Архивариус Миан прибыл вскоре после меня.
– Все собрались, нас можно взять одним махом, – заметил Смор. – Твоя усадьба хорошо охраняется?
– Сюда никто не войдет, – отрезал хозяин дома, оскорбленный одной только мыслью, что к нему может вторгнуться городская полиция. Его нездешние глаза уставились на меня. – Это твоя последняя ночь в Маннеране, Киннал. Придется тебе стать козлом отпущения, ничего не поделаешь.
– И кто же это решил?
– Не мы. – Герцог объяснил, что сегодня в столице произошло нечто вроде переворота, возможно, даже успешного: молодые чиновники взбунтовались против начальства. Начало этому, сказал он, положило мое признание посреднику Джидду. Присутствующие помрачнели, полагая негласно, что я глупец и получил по заслугам за свою глупость. Ну что ж, я и вправду оказался не столь искушен, как они. Джидд, как выяснилось, состоял в заговоре чиновников и помогал им, выдавая секреты всей маннеранской верхушки, ходившей к нему исповедоваться. Никто не знал, что побудило его преступить свою клятву. Герцог Сумарский думал, что Джидд, годами выслушивая излияния знатных клиентов, проникся к ним глубоким презрением и охотно приложил руку к их низложению. (Это позволило мне взглянуть по-новому на душу посредника.) Вот уже несколько месяцев Джидд передавал ценные сведения мятежным молодым людям, а те шантажировали своих начальников, добиваясь порой желаемых результатов. Рассказав о наркотике, я поставил себя под удар, и Джидд продал меня судебным клеркам, давно замышлявшим убрать неугодную им фигуру.
– Но это же абсурд! – вскричал я. – Единственный свидетель против меня – посредник, замаравший свой сан! Разве он вправе доносить на клиента, используя его откровения? Я его самого привлеку за нарушение контракта!
– Есть и другой свидетель, – с грустью сказал маркиз.
– Интересно какой?
– Джидд, пользуясь твоей искренностью, направил твоих врагов по нужному следу. Некая женщина призналась им, что от напитка, который ты дал ей, у нее открылись глаза на тебя…
– Скоты проклятые!
– Они сумели также связать с тобой кое-кого из нас, – сказал герцог Сумарский. – Не всех, только нескольких. Сегодня утром наши подчиненные предложили нам уйти в отставку, иначе они нас разоблачат. Мы не поддались, и заговорщиков взяли под стражу, но у них вполне могут быть сторонники в высших кругах. Возможно, через месяц нас всех сместят и назначат новых, но это сомнительно: в свидетелях у них всего-то одна потаскушка и указывает она только на тебя, Киннал… Показания Джидда, разумеется, в счет не идут, но навредить могут.
– Тоже мне свидетельница. Я скажу, что знать ее не знаю, и…
– Поздно, – сказал генеральный прокурор. – Все уже записано. Верховный судья дал мне копию – ты безнадежно скомпрометирован.
– И что же дальше? – спросил я.
– Шантажистов выгонят вон, – сказал герцог Сумарский. – Джидд с позором уйдет из Каменного Собора. Мы будем отрицать все предъяленные нам обвинения, но тебе
