Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

Семья оленевода на этот раз в полном составе находилась здесь.

Гости внимательно осмотрели дом, который с удовольствием показывала хозяйка. Он состоял из двух квартир, каждая из которых включала три спальни, большую общую комнату и просторную кухню, равную по площади общей комнате. Кроме того, в доме находились две комнаты гостиничного типа с душевыми и туалетами на случай приезда гостей или помощников на трудное время отела и просчета оленей. К главному зданию примыкали службы: два теплых гаража — один для тундрохода, другой, по существу, представлял собой ангар для небольшого вертостата. В ангаре была отгорожена механическая мастерская. В комплексе еще было два склада — холодный и отапливаемый.

Хотя Александр Вулькын и давал подробные объяснения, Джеймс Мылрок все больше обращался к Ивану Теину, как бы подчеркивая особое к нему расположение. И от этого на душе у Теина становилось теплее. Ну почему, думал он, не сказать прямо: да, мы с тобой оказались в плену обстоятельств, поддались им и отбросили все хорошее, что нас объединяло, что поддерживало и придавало нам силы… Так уж получилось. Не в наших силах управлять чувствами наших детей и диктовать, кого они должны любить…

Ужинали в большой общей комнате, наслаждаясь простым тундровым блюдом — вареной олениной.

— А я все жалею, что не удалось нашему народу стать оленным наконец, — заговорил Мылрок, намекая на безуспешные попытки завести оленеводство в таком же размере, как на Чукотке, на островах Берингова пролива и на Аляске. Небольшое количество оленей долгое время пасли чужие люди — с Чукотки, а больше саамы, оленеводы далекой Скандинавии.

Теин знал, что и на Чукотке в свое время почти провалились попытки навязать оленеводство эскимосам. Отдельные из потомственных охотников шли в оленеводческие бригады больше водителями вездеходов, а что касается самой пастьбы оленей, к этому они относились с каким-то удивительным равнодушием, если не с отвращением.

Адам Майна, прислушавшись к разговору, заметил:

— Мы привыкли: если уж догнал зверя — надо его убить. Такова уж наша эскимосская психология. Ведь диких-то оленей на американском Севере было довольно, а вот не стали их приручать. Значит, сердце не лежало к этому.

— А жаль, — искренне посетовал Папанто. — С оленем жизнь прекрасна. В тундре просторно, чисто.

— Это правда, что к вам просятся на отдых из больших городов? — полюбопытствовал Мылрок.

— Отбоя нет! — воскликнул с улыбкой Папанто. — Но у нас не курорт, а производство. Тут нужны знающие люди, а не просто жаждущие тундрового спокойствия и тишины. Работа наша не такая уж легкая, как кажется на первый взгляд.

— Может быть, именно поэтому мои сородичи отказались от разведения оленей и пастушества, — заметил Адам Майна.

Джеймс Мылрок то встревал в разговор, то вдруг надолго замолкал, погруженный в свои мысли. То же самое происходило и с Иваном Теином. Но даже со стороны было заметно, что встреча двух старых друзей их взволновала.

На обратном пути в Уэлен, мчась над расцветшей тундрой, Иван Теин чувствовал, как в душе у него поет песня радости, радости от встречи с давним другом.

Еще издали, с высот холмов южной части полуострова показались пылающие на берегу костры — священный очистительный огонь теперь служил освещением для поющих, танцующих и веселящихся.

Тундроход остановился на зеленом берегу лагуны, в новом Уэлене.

Гости разошлись по комнатам, и Иван Теин поднялся к себе.

В большое окно хорошо было видно, как за лагуной в кострах плясало пламя праздника, глухо доносилась музыка.

Иван Теин подошел к столу, где рядом с машинкой-дисплеем белела стопка бумаги — перепечатанная рукопись. Давным-давно надо было бы прочитать, посмотреть, что получилось, но, честно говоря, Теин боялся этого. Кто знает, может быть, все это ерунда, ничего не стоящая, никому не интересное намерение вырваться из привычного, сойти с проторенной дорожки и попытаться самому пройти по неизведанному пути. В истории литературы было много попыток написания книг по горячим следам. Но то были строго документальные книги либо откровенно беллетристические сочинения с большой долей вымысла, но в которых за изменившимися именами героев и завуалированными названиями мест легко угадывалась послужившая материалом для сочинения действительность.

А что же здесь получилось? Соединился ли опыт романиста, человека, воссоздававшего мир силой своего воображения, с обыденной зоркостью охотника, человека, подмечающего и запоминающего мельчайшие детали окружающего и происходящего?

Теин шел от события к событию, от человека к человеку. Сегодня бы описать приезд гостей, попытаться, несмотря на свое неопределенное настроение, перенести на бумагу радость людей, встретившихся после разлуки, но почему-то душа не лежит… Может быть, возраст? Когда-то должны устать и отказать те участки мозга, которые обеспечивают творческий потенциал художника. Правда, в истории десятки примеров того, как гениальные художники, писатели до самых преклонных лет сохраняли способность творить. Но то гении… А ты кто?

Спать совершенно не хотелось. Можно, конечно, пойти в спальню и включить стимулятор сна, но и этого почему-то не хотелось делать. Иван Теин никогда не обращался к этому аппарату, предпочитая жить в естественном ритме. Даже в молодости, когда ему приходилось много путешествовать и часто в течение суток переноситься за многие десятки часовых поясов, для восстановления нормального ритма сна он ничем искусственным не пользовался.

Стараясь не разбудить жену, Иван Теин осторожно выбрался из дому и окунулся в прохладу летней уэленской ночи.

Перейдя на набережную, он зашагал по мягкой траве к востоку, пересек мостик, переброшенный через тундровый поток. Он шел быстро, поднимаясь на сопку. Он догадался захватить лазерный фонарик, который время от времени включал, чтобы осветить дорогу. Она вела вверх, через каменные осыпи, сухие ложбины исчезнувших на лето ручьев. Иногда Иван Теин спотыкался, едва не падал, но обратно не поворачивал. Он знал, что наверху начнется мягкая тундра, и до самого старого Уэленского маяка пойдет ровная дорога.

Памятник мелькнул бронзовой надписью — АТЫК. Это была почти бесформенная глыба белого мрамора, привезенная из бухты Секлюк, где этого камня были целые горы. На памятнике больше ничего не было написано. И всем было понятно, что под этим камнем похоронен человек, который украсил своей жизнью историю народов Берингова пролива.

Иван Теин медленно подошел к памятнику и выключил фонарик. Белый камень чуть светился в темноте: то ли сам фосфоресцировал, то ли только казалось, что светится. До конца прошлого века на могиле великого певца не было никакого памятника, и возникли даже затруднения, когда надо было найти место его действительного захоронения. Непонятно было, что за люди тогда жили, то ли неинтересен им был их великий предок, то ли еще что-то. Чуть поодаль, под серым камнем, привезенным, из его родного Наукана, лежал прах другого великого певца Берингова пролива — Нутетеина.