Ольга Чигиринская - Мятежный дом

– Низачем. Разве это не доказывает, что я всего лишь сказал правду? – Монтег сел в кресло напротив.

– Нет, не доказывает, – покачала головой Констанс. – Я доускаю это, но боюсь вам по-настоящему верить. Ведь даже правды вы не сказали бы мне, если бы вам это зачем-то не было нужно.

– Считайте как вам угодно, – пожал плечами Монтег. Потом встал и сбросил тунику, обнажив торс. – У меня на плечах отметина от его флорда. И на лопатках, – он повернулся спиной, показывая подживший длинный порез. – Я с ним разговаривал не так давно.

– И… что? – Констанс под шалью положила руку на грудь, словно этим можно было унять бешеное сердцебиение.

– Похоже, в последнее время он скверно питался и мало спал, а в остальном вполне здоров, – Монтег влез в тунику.

– Если говорить только о физическом здоровье.

– О ментальном ничего определенного сказать не могу. Он выдает набор вполне параноидных реакций, но, учитывая все произошедшее с ним – могло быть хуже.

– Вы так говорите о «произошедшем», словно это случилось как бы само собой, – Констанс улыбнулась плотно сжатыми губами. Монтег вздохнул.

– Ну да. Я приложил довольно много усилий, чтобы сделать его тем, кем он стал – но довести процесс до стадии сборки мне не дали. Его ментальное здоровье, конечно же, под вопросом. Хотя для нас, вавилонян, ментальное здоровье имперцев априори под вопросом. У него налицо все признаки пост-травматического расстройства, и заурядного подростка такое расстройство уже отправило бы в глубокий нокаут, но мы с самого начала знали, что имеем дело с личностью нерядовой – среднестатистические экземпляры нас, видите ли, не интересуют вообще. Несомненно, мальчик страдает и сильно не в ладах с собой – но кто из присутствующих может похвалиться тем, что он с собой в ладах? Разве что ваш блаженный кузен.

– И как это Дик вас не убил?

– Благодаря вам. Он тоже мне не верит, и у него есть для этого весьма уважительные причины. Как и у вас. Некоторое время я полагал, что он сведет со мной счеты – но он, видимо, понял, что я могу рассказать вам о нем. И не ошибся. Он только засветил мне ногой в ухо – кстати, синяк еще не сошел? – и испортил плащ.

Констанс молчала, и Монтег рассказал о том, как и почему искал в космопорте Лагаш Яна Шастара и как Дик с Шастаром и Рэем перехватили его первыми. Было очень радостно знать, что Рэй тоже сумел спастись. И хотя это все еще могло оказаться неправдой, а даже если и было правдой – то Рэй и Дик оставались одинокими изгоями вне закона, Констанс не могла не петь про себя. И даже когда до нее дошло, что Моро и Эш подбросили Дику эту информацию, чтобы расставить на него здесь ловушку – это не омрачило радости. Дику хватит ума разгадать эту комбинацию. Уже хватило, по словам Монтега. Пусть он считает их мертвыми; о сути дела, они уже мертвы, потому что уже проданы Брюсу. Но это не помешает ей радоваться тому, что жив ее… сын. Ну да, конечно же, сын – а как иначе она должна к нему относиться после всего?

– Я надеюсь, вы не попытаетесь убедить меня в том, что действовали не по приказу Моро?

– Не попытаюсь, – решительно покачал головой Монтег. – Мое дело сказать это, ваше – поверить или не поверить, но убеждать вас – увольте. Хотите думать, что я заставил бы лесана разделить со мной ответственность за утечку информации – воля ваша, – и он отправился спать. Констанс рассказала обо всем Джеку и Гусу, благо обета молчания у нее никто не требовал. Джек на радостях не меньше часа прыгал на кровати.

Время разделилось на «до» и «после». «После» Констанс жила только им – своим воскресшим названым сыном. Она прочитала оба письма – да, несомненно, это писал он сам! Она читала взахлеб все, что писали о резне в глайдер-порту и в сенсориуме «Рю-но Хана». Какой-то Роберто Орио, аналитик из агентства «Маат», расписал жизнь юноши в Пещерах Диса чуть ли не по часам. Неизвестно, насколько факты в его сообщении соотносились с выдумкой, но Констанс была рада любой информации.

Самым удивительным было странное спокойствие, которое она испытывала по поводу исчезновения Дика в космопорту. Он прыгнул в море на глазах у полусотни свидетелей – но на не верила, что он погиб и, судя по материалам конференций вообще мало кто в это верил. Все были убеждены, что человек, сумевший выжить после казни, выживет и после прыжка в море. «Вода щадит его», – писал один участник городской конференции. Второй ехидно комментировал: «кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Третий выдвигал безумную версию о том, что Дик – имперский синоби, прошедший курс пересадки разума в тело юного клона и внедренный на Картаго при помощи хитрой операции. Большинство высмеивало эту версию, но кое-кто верил. Особенно позабавила Констанс одна дама, детский врач, которая утверждала, что Дик не мог написать этих сообщений, поскольку после всех испытаний, выпавших на его долю в детстве, он должен быть умственно отсталым. Наверняка письма написал взрослый, а Дик всего лишь наговорил их на аудиодрайвер сантора. Она была чертовски убедительна, эта дама; она приводила данные статистических исследований, упирая на то, что в 96 % случаев такого рода травмы приводят к необратимым и ужасным последствиям, но Констанс заставило смеяться даже не это – а то, что, по мнению дамы, Дик, совершив свои убийства, должен был прекратить проповедовать гемам. Если бы он действительно верил в Бога, утверждала дама, он бы понимал, что проповедь, сказанная убийцей – сама по себе кощунство. Если Суна Эрикардас не лицемер и не фарисей (Боже, она так и написала – «фарисей»!) – он должен пойти, немедленно сдаться властям и претерпеть все, что выдумает вавилонское правосудие, как поступали настоящие святые – например, святой Себастьян… Да, дни «после» определенно были веселей и разнообразней, чем дни «до» – однако Констанс опять-таки не вела им счета, на сей раз потому что они были под завязку загружены информацией.

С не меньшей радостью Констанс погрузилась в светскую хронику и узнала, как поживает Бет. Выступление на благотворительном вечере заставило ее улыбнуться, а высочайший указ об учреждении убежищ для гемов – закрыть глаза. Девочка выросла. Она стала на крыло. Констанс впервые почувствовала себя старой.

Прошло десять или двенадцать дней «после» – и вернулся Моро. Произошло это ночью, и самого появления хозяина манора Констанс не застала – но утром она сразу поняла, что он здесь: по тому, как двигалась служанка, по выражению ее лица, на котором почтение мешалось с радостью.

Моро слуги любили. Настоящей ли, запрограммированной ли любовью – но любили. И он никогда их не обижал, насколько она успела заметить.

В гостиной Моро не появлялся, и Эш весь день был чем-то занят, а когда вышел к ужину, выглядел мрачным и усталым, на приветствие ответил – но больше ничего не говорил.