Юрий Петухов - Вторжение из ада

Он врубил внутреннюю.

Заорал, что было мочи:

— Дил! Отбой!! Отход!!! Немедленно уходите!!!

Но никто его не услышал.

Цай бился в судорогах, бился в страшной ловушке, в тюрьме, из которой нет выхода, в бронированной мышеловке отключенного и никому уже ненужного, брошенного форта Видсток.

Хук Образина отшатнулся от зеркальной стены, будто его кипятком ошпарили. Сотни раз он допивался до белой горячки. Но еще ни разу не видывал такой гнусной хари. Неужели совсем дошел?! А ведь когда-то, в Школе десанта и космоспецназа, его звали Хуком Красавчиком.

Тогда он был молод и хорош собой, все встречные-поперечные девицы заглядывались на него — смуглый, светловолосый, ясноглазый… Нет, надо еще разок вглядеться, это бред какой-то!

Хук осторожно подошел к стене.

С расстояния трех метров она, как и следовало зеркалу, отражала его подлинный облик — изможденный, тощий, страшный, кожа зеленая, щеки провалились, нос рыбьей костью торчит вперед, подбородок тоже, но не костью, а рукоятью ятагана, седые короткие лохмы топорщатся взлохмаченными перьями, будто у испуганной полуоблысевшей от дряхлости курицы, в глазах туман и мука… ничего не попишешь, таким он стал, но это все нормально, куда ни шло! А вот… он приблизился еще на метр. Изображение начало тускнеть, двоиться. Еще полшага… и вместо изможденного лица на Хука глядела отраженная от зеркальной поверхности гнусная и уродливая харя.

Такая ни в одном запое не привидится! Хук дернулся было назад. Но усилием воли сдержался, пересилил страх и отвращение, вгляделся. Эдакому отражению мог позавидовать сам сатана! Харя была болотно-зелено-го, мертвенистого цвета, в обрамлении густой седой шерсти. Кривой, змеящийся рот шел от уха до уха, сами уши были козлиными, поросшими рыжим пухом, вместо носа торчало свиное рыло, но не пятачком, а свисающим морщинистым хоботом с ноздрями.

Застывшие, остекленевшие глаза были мертвы и ничего не выражали — черные прозрачные камни в обрамлении желтушных белков. Огромные надбровные дуги нависали над этими глазищами, переходя в невероятно морщинистый лоб. С крохотного и тоже морщинистого подбородка свисала редкая рыжая бороденка.

Но самым страшным в отражении были рога — короткие, кривые и острые рога, торчавшие прямо над ушами. (Хук осторожно и с опаской провел потной ладонью по собственному лбу, потом по всей голове. Никаких рогов у него не было. Значит, мерещится!

Значит, опять накатила горячка! Но ведь он уже давным-давно не употребляет, ни капли! Ни-ни! Неужто так бывает?! Это же черт знает что!

— Докатился, едрена вошь! — прохрипел он под нос.

И сдвинулся чуть левее, просто нога затекла. И увидал еще харю.

Похлеще первой — жирную и лохмоб-ровую. Глазища у этой хари стекленели столь же мертво, что и у первой. Теперь Хук вообще ничего не понимал, не мог же он отражаться двумя дьявольскими харями сразу?!

Он отскочил на три метра и саданул из ручного луче-мета самым малым разрядом.

— Получай, гады!

Зеркало запотело, побагровело на секунду-другую. Но выдержало. Хук заглянул в него — хари торчали на своем месте. Теперь он видел и третью, четвертую, пятую… их было не перечесть. И не были они никаким отражением.

Эти гады просто торчали за стеклом мертвыми, застывшими статуями.

— Все одно побью! — прошипел Хук.

Отбежал на двадцать шагов и влепил на полную. Обратной струей газов его самого швырнуло на пол, ударило о противоположную стену, так шибануло, что он не сразу пришел в себя.

— Живой, что ли?! Чего дрыхнешь?! Муга Муравей, мосластый паренек из шайки Легавого, тряс его за плечо.

Хук тряхнул головой, прогнал муть из глаз. Встал.

— А чего тут было-то? — спросил Муга. — Гранатой, что ль, шарахнули?!

Хук ткнул Мугу прикладом в бок. Показал стволом наверх.

— Вали на место! Тут все нормально!

А когда Муравей убежал, процедил про себя:

— Разберемся еще!

Хук был недоволен. Более того, он был зол и хмур. Они уже перевернули вверх дном три дюжины черных притонов, облазили сотни километров подземелий. А выгнать наверх удалось лишь тысячи с две этих долбанных сатанистов-обормотов! Хорошо там Ивану у себя в России планы разрабатывать да сроки назначать, командовать хорошо и вольготно! Мол, давай, Хук, шуруй, под-суетись, да так, чтоб все это отродье довести до белого каления и вышвырнуть прямо на поверхность, под ножи и дубины мародеров и бандюг — этого, мать его, «восставшего мирного населения», которое грабит и громит лавки и банки, насилует друг дружку, режет в лоскуты, заливается всяким дерьмом по самое горло, колется на дармовщинку, обкуривается и снова — грабит, режет, стреляет, громит! Иван говорил, мол, отвлекающие маневры, дескать, Крузя с «длинными ножами» малины взбаламутит, шухер подымет, народишко распалит, эти пидермо-ты из подземелий на народишко налезут, власти всех разом усмирять да калечить начнут… в такой бузе Цай с Дилом Синклит за горлышко и возьмут. Ага, взяли, как бы не так! Хорошо рассуждать да стрелочки на планах и картах рисовать!

Еще совсем недавно, какие-то месяцы, недели назад они с Крузей и Кешей по притонам Черного Блага такой шорох наводили, что дым коромыслом стоял.

Но это подготовка шла. А как за дело браться, так и притоны по-опустели!

Где они, сатанисты эти поганые?! Где она, эта мразь чокнутая?! Неужто порядочными стали, повылазили наверх и на работу в белых сорочках ходят… хрена! Там вообще сейчас никто ни на какую работу не ходит, там сейчас гулеванье идет! Нет, лучше и впрямь на заправщике было с Крузей на пару сидеть да стаканить, самогонкой заливаться! Или дело делать.

А тут дела нет. Дело было в Дублине. Хук вспомнил свою прекрасную Афродиту. И прослезился. Сволочь она была, паскудина, стервозина и сука. Но все же своя, родная. Зря ее Арман так строго, не по-людски это. Правда, и она не по-людски, чуть не погубила Хука, чуть не сгноила в помойном баке… но все равно жаль. Арман, он же Крузя, все рассказал Хуку по совести и начистоту: как наказал хахалей Афродитиных, как повесил ее саму на простынях да выставил в окошко на обозрение, проституткам местным на увеселение, а прочим в назидание. Жалко ее… да сама ведь себе дорогу проложила, сама себе подлянку подкинула. Хук горестно вздохнул, вытер ладонью холодный пот со лба. Он не помнил, как его вытащили из бака, как в бот к Дилу Бронксу сунули, как выхаживать начали. Ежели б не братва десантная, не Крузя с Дилом да не Ваня с Гугом, глодали бы его косточки псы бездомные. Он им по гроб жизни обязан! {Но ведь не лбом же теперь биться о пустые стены!

Хук крепко выматерился. И еще разок саданул в зеркала.