Леонид Пузин - Девушка с побережья

Отчаявшись разгадать загаданные ей загадки, Милица вышла на террасу и по невысокой лестнице спустилась на землю — под небом, среди деревьев чужая воля менее ощутима, чем под кровлей, в четырёх стенах. Да ещё — в такой странной хижине: где невесть кто кормит её обедом и соблазняет волшебным зеркалом — упорно не желая показываться на глаза. Непрост, ох, непрост Владыка этой долины…

Устроившись на пригорке под цветущим крупными розовыми цветами, неизвестном ей деревом, Милица собралась с мыслями: с одной стороны, её явно заманивают в эту удивительную страну, а с другой — не желая показываться на глаза, здешние обитатели недвусмысленно дают понять, что, прежде чем быть принятой в горних селениях, ей необходимо сделать окончательный выбор. Выбор — да, но… что ей следует выбрать? А главное — из чего? Понятно, утопиться в озере — это не выбор. Если только… она уже не утопилась! Верней — не разбилась.

Милица вдруг увидела падение своего тела с обрыва высотой в сто локтей: как оно несколько раз переворачивается в воздухе, ударяется о камни, и наконец падает в воду. Причём, её тело падало так медленно, как никогда не бывает в жизни — сущий кошмар! Но ещё страшнее было видеть, как прибой то выносит изломанное тело на прибрежную гальку, то вновь забирает его в море — придавая мёртвым членам отвратительное подобие жизни: сгибая и разгибая руки и ноги, поворачивая голову, искривляя и распрямляя спину. Неужели этот кошмар произошёл в действительности?! И в то время, как она здесь, в стране вечного лета, изводит себя напрасным гаданием о несуществующем выборе, там, в дольнем мире, море играет её обезображенным трупом? Нет! Не может быть! Она живая! Живая! Прочь из этой ужасной горной долины, которая лукаво притворилась страной вечного лета!

Настигнутая волной панического страха, девушка вскочила на ноги, бросилась по тропинке, в несколько взмахов переплыла озеро, подхватила платье, пробежала пятьсот шагов по берегу ручья и ещё столько же в сторону, нырнула в пронзающий гору узкий тоннель и выскочила из него на нависший над морем узкий карниз. Инерция стремительно несущегося тела Милицы была так велика, что девушке, дабы не сорваться с обрыва, пришлось распластаться на камнях у самого края пропасти.

Сердце Милицы бешено колотилось, справиться с охватившим её ужасом удалось не сразу, а когда удалось, девушка медленно встала на ноги и повернулась лицом к скале: никакой расселины там, разумеется, не было. Милица поняла, что сделала свой выбор: предпочла быть дурнушкой в мире живых, чем красавицей — в мире мёртвых. Осознав, что обратного пути нет, девушка немного всплакнула — ах, если бы Путятко хотя бы во сне увидел её в облике богини! — надела платье и по крутой тропинке спустилась в родную хижину.

Вечерело, но было ещё светло — Милица с трепетом, достала бронзовое зеркальце и вышла во двор: о, Великая Белинда! Из зеркала на девушку глянуло очень даже симпатичное лицо. Конечно, не лицо той невозможной красавицы, которое отражалось в волшебном озере, но лицо никак не уродины и даже — не дурнушки. Румянец остался там, где ему и положено — на щеках; белесые брови заметно потемнели; глаза хоть и не превратились в изумруды, но сделались выразительно зелёными, без загрязняющей их рыжины; удивительнее всего преобразились волосы — посветлев, они приобрели чудесный серебристый оттенок, что придало всему лицу особенную выразительность, можно даже сказать: очарование.

Ах, неужели же в волшебной долине с ней произошло маленькое чудо?! Милица так хотела и так боялась в это верить, что расчёсывая и укладывая растрепавшиеся волосы, зашивая и стирая многострадальное свадебное платье, постоянно посматривала в зеркальце: не выглянет ли из него та страхолюдина, которой она являлась до судьбоносного выбора? Нет. До сумерек полированная бронза отражала её очень даже симпатичное, новое лицо.

В сумерках за девушкой пришли из деревни. Причём, не посланники, а сам старейшина Гракх с бывшим сотником — дряхлым Тулой. Оказывается, Милицу искали весь день — с утра протрезвевший лучник Берн рассказал капитану Глану о явившейся ему ночью, ищущей смерти на алтаре девушке-героине. Капитан настолько заинтересовался рассказом лучника, что потребовал у старейшины отыскать и представить ему таинственную ночную посетительницу. А поскольку, кроме Милицы, все оставшиеся в деревне девушки и вдовы с раннего вчера были с норманнами, то…

…старейшина, как мог, старался отвлечь Милицу от невесёлых мыслей, но это ему удавалось плохо — Гракх не хуже девушки понимал, зачем она понадобилась полуночным разбойникам.

Ах, ну что бы пьяному норманну было не зарезать её вчера! Да, в венке из лилий идя на заклание, Милица не думала, что приносит в жертву не девственность, а жизнь, но если бы лучник не прогнал её, а зарезал на алтаре — тогда бы девушка была ему благодарна: лучше смерть, чем те стыд и отчаяние, которые она испытала, решив, что ею побрезговал даже пьяный грабитель. Однако сегодня, после случившегося преображения… ноги у Милицы обмякли, и Гракху с Тулой пришлось с двух сторон поддерживать девушку всю недолгую дорогу до деревенской площади.

Страшное известие до того выбило Милицу из колеи, что, надев белое платье, она напрочь забыла о венке из лилий — и это, как оказалось, спасло ей жизнь.

Увидев, что на девушке нет жертвенного венца, капитан высмеял лучника Берна, — эка же тебе недотёпе померещилось с пьяных глаз! — протянул Милице кружку с вином и предложил присоединиться к полупьяным соплеменницам: раздевайся, девонька, тебя откупорит сам Глан, если, ха-ха-ха, ты ещё не тронутая! Однако, непристойно пошутив, капитан вдруг внимательно посмотрел в лицо Милице и переменил свои намерения: нет, ты не такая, как все, ты будешь моей женой.

Девушка мало чего понимала из слов говорящего на своём языке здоровенного голубоглазого норманна, но по просветлевшему лицу Гракха догадалась: жертвоприношение отменяется. Она, кажется, приглянулась капитану. Радуясь сердцем и стыдясь умом — радуясь, что избежала смерти и стыдясь своего постыдного малодушия — Милица залпом выпила всю кружку вина и потянулась за второй (чем она будет пьянее, тем легче забудет своё бесчестие), но старейшина остановил девушку: погоди, ты не понимаешь, Глан берёт тебя в жёны.

Милицины щёки зарделись, а сердце сладко, но и мучительно ёкнуло: на её долю выпали не смерть и даже не позор, а замужество и немалые почести — шутка ли, стать женой капитана грозных завоевателей! — но… в сущности — не женой, а соломенной вдовой. Норманны крайне редко брали в жёны женщин из племени Черноголовых, а когда брали, то не увозили с собой, а оставляли на родине — навещая по весне, на пути в полуденные страны.