Виктор Хатунцев - Молибденовые дети

Но бывала она и прежней, уверенной в себе, отринувшей всяческие малодостойные сомнения. Она пеняла себе за слабость и малодушие и была воинственно готова хоть на площадях оповестить о снизошедшем на нее государственном доверии. Впрочем, зыбкость ее патетического вдохновения давала о себе знать, Мария мучилась. И у безотчетно решительных натур случается такое, когда все подавляющая воля влачится за беспощадно обнажающим умом.

Роберт присматривался к Марии с каким-то удовольствием, следил, как за обновленной, неузнанной. Наконец завел разговор, ожидая откровений.

- Удивляюсь, куда подевался твой прагматизм? Рассеянна, блаженная улыбка... Вчера ты с таким умилением созерцала группы малышей, словно сама впала в детство. Может быть, навестим наших, ведь так давно не виделись? В Центре мне всегда вспоминается молодость.

- Ты уверен, что они истосковались? Да им просто некогда думать о нас! А мне достаточно того, что они здоровы и приготовлены к жизни.

- Но это же твои дети, Мария! - укорил Роберт. - А вдруг у них неприятности?..

- Тогда позвонили бы... Слушай, что с ними может случиться, какие неприятности! Они такие же, как все, не хуже и не лучше, не глупее и не умнее...

- Но это наши дети, и мы обязаны принимать хоть какое-то участие в их жизни! Иначе можно докатиться до абсурда: рожать и тут же сдавать, как продукцию, контролерам для выбраковки.

- Перестань! - Мария зло взглянула на него: неужели знает?

- Нет, с тобой что-то происходит, ты теряешь всякий контроль над собой... Если дети тебе безразличны, то не выказывай этого, соблюдай приличия. Даже зверь выделяет свое детище из всего стада, сколько бы лет ни прошло.

- Выходит, я хуже зверя? Но если рассудок выше всяческих чувств, родительского самодовольства, так что же, ради потомства мне отказаться от всего разумного?!

- Не впадай в крайности, - поморщился Роберт. - Логика крайних суждений всегда ущербна и не доводит до добра.

- Странно, что компьютер выбрал мне в мужья именно тебя. - Давно ей хотелось сказать об этом. - В тебе столько сентиментального, разжиженного... Я ведь знаю, что ты читаешь беллетристику прошлого.

- Вся литература осталась в прошлом, мы сами отказались от нее.

Ожидала, что Роберт заволнуется, засуетится, раз его тайна открылась, но он только улыбнулся и продолжал рассматривать свои ногти. Она ощутила потаенную зависть к его уверенности, хотелось колоть и колоть, увидеть смятение на этом умном лице.

- Да, компьютер, конечно, ошибся! Ты мягкотел, какой-то рыхлый весь. Ты, наверное, в мыслях очень похотлив, а?

Он засмеялся, весело глянул на нее, опять с превосходством:

- Нет, я мыслю вполне благопристойно, Мария. О ком мне думать, кого желать? Вы же все стандартны, как инкубаторские...

- Зато вы - оригиналы! - чуть не задохнулась она от злости. - Один скрытно упивается литературой, другой злопамятен, как...

- Это кто же другой? - удивился Роберт.

- Главный Организатор! Да, я встречалась с Методистом, мы старые друзья. Он не может простить, что однажды я уложила его одним ударом.

- И он вызывал тебя, чтобы дать сдачи?

- Пусть бы попробовал! Меня не так-то просто одолеть! - и тут же вспомнила о том недоумке... - Кстати, он предлагал нашему сыну добывать молибден на Орлином плато. О-очень большой Сонрай!

Роберт рассеянно смотрел на свои ладони, потом медленно поднял голову: сейчас он был готов на все.

- Спокойно! - Мария отодвинулась. - Я не хуже тебя знаю, что такое Орлиное плато и какой там сумасшедший ветер! Я отказала!

Отвести взгляд было нельзя. Надо было что-то говорить.

- Тебе скоро должны сообщить, для чего нас вызывали... Дело в том, что генетики испытывают... Ну, скажем, такую модель, в которой закодирована гениальность.

Роберт отвел глаза: кажется, собственный сын занимал его больше, нежели производство гениев. Она ждала.

- Это что же, Адам и Ева из пробирки?.. Да, разум способен на все. И ты согласилась?

- Это мои долг! - выпалила Мария. - Не было ни одной отказавшейся! Я должна выполнять все, что поручит ОРП!

- Хватит-хватит! Я не сомневаюсь в твоей преданности ОРП! Я даже не спрашиваю, была ли эта модель ходячей или какой иной!..

- Потому что тебе это безразлично!

Он стоял у двери, обернулся:

- Нет, Мария. Просто я уверен, что ты способна на все...

Когда-то подобная фраза льстила ей.

Роберт замкнулся в себе, обменивались только репликами. Ей еще три месяца надо было ходить на работу, но лишь теперь поняла Мария, как мало одержимости в ее занятиях глубинами океана, насколько безразличны ей технические изыскания, гипотезы, проекты. Тяготилась и с тоской думала о том, что и после всего, что предстоит, надо вновь возвращаться сюда, вновь изображать деловитость и пытливую находчивость.

А новая жизнь все разрасталась в ней. Пришла легкомысленная способность грезить о чем-то неосязаемом, аморфном, но столь сладостно-влекущем. То она мыслями на каком-то острове, где все дико, первобытно, и она повелевает, и к ней ластятся гладкие звери, а ее дети теребят грудь... То увлекает Марию странствие по неизвестным дорогам: грязь выдавливается между пальцами ног, грубое сукно балахона трет колени, кто-то с двух сторон тянет за подол, но она продолжает идти... Видения серых несчастных городов, зловоние, кого-то сжигают на площади, и собаки с длинными мордами смиренно ждут, пока околеет задавленная каретой их соплеменница...

Стоило очнуться, и пробирал страх: откуда, откуда такое помнит Мария? Как она могла помнить то, чего с ней никогда не было, о чем не думала прежде и вовсе не знала? Разве уже жила когда-то?..

"Я схожу с ума, - ужасалась она, но страх не преодолевал безразличия, наоборот, манила бездна, в глубине которой возникали странные видения, лица, запахи, боль и сладострастие. - Пусть! Пусть! Никто не хочет понять меня, эти фанатики уже в Сонрае! И дети рвутся туда же, в этот крематорий наслаждений..."

Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.

Одна.

Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи... Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, - умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!