Александр Матюхин - Облаченные в тени

— Сдается мне, что ваш кавалер спит, — сказал молодой человек, — ему не слишком нравиться Пахмутов. Может, это ваш отец?

— У меня нет отца, — сказала Елизавета, — а если бы мой отец дожил до этих дней, то Пахмутов ему бы понравился.

— Да, действительно хороший спектакль!

— И не говорите. Какие прекрасные актеры! Правда, я надеялась, что появиться Антон Петренко, но, кажется, мои надежды напрасны. Хотя, согласитесь, и без него все просто великолепно! Я так переживаю, словно ни разу в жизни не читала "Високосный год". А я ведь читала! Знаю каждую строчечку! — тут Елизавета спохватилась и осознала, что повернулась к молодому человеку лицом и даже едва не взяла его ладонь в свои руки. Ужас случившегося нахлынул на нее с такой силой, что заставил вмиг загореться щекам и резко отпрянуть назад. Задетый Пахом Пахомович встряхнулся и поднял голову. Свет на сцене становился ярче. Проворчав что-то на счет яркости происходящего, Пахом Пахомович вновь опустил голову на грудь и громко засопел носом.

— Как вам не стыдно! — прошептала Елизавета, отдышавшись. Сердце готово было в любую секунду вырваться из ее груди, — как вам не стыдно не отдернуть меня и не сказать, что это все так неприлично!

— Что неприлично? — поинтересовался молодой человек.

— Все неприлично! Я не должна так вот разговаривать с незнакомыми мужчинами! А вдруг вы… призрак! Мне брат рассказывал, что призраки по ночам…

— Уверяю вас, госпожа, что я не призрак, — тихо засмеялся молодой человек, — можете потрогать мою руку, если не верите.

— Не буду я ничего трогать! — Елизавета Анастасьевна посмотрела на молодого человека в упор, — я вам и так верю, уважаемый.

— Спасибо и на этом, — молодой человек замолчал.

Елизавета попыталась сконцентрировать свое внимание за разворачивающимися на сцене событиями, но душа ее, задетая вниманием молодого человека, упорно требовала повернуться в его сторону и посмотреть, что он там делает. Огромнейшим усилием воли, Елизавета не повернула головы и ухватилась за ручки кресел с такой силою, словно хотела вырвать их. Сердце, вроде перестало вырываться из груди, но вместо этого возникло какое-то странное чувство, заполнившее грудную клетку и растекающееся по всему телу и вверх и вниз. Что-то такое, чего раньше Елизавете испытывать еще не приходилось… В общем, суть спектакля ей уловить теперь не удавалось. Впечатления потеряли все свои краски, а актеры на сцене так и оставались всего лишь актерами…

— Возьмите, это вам, — Елизавета опустила глаза и увидела руку молодого человека, в опасной близости от нее самой. В руке был зажат клочок бумаги.

— Возьмите, — повторил молодой человек шепотом, — прочитайте.

Если Елизавета Анастасьевна когда и колебалась, то всегда не долго. Она считала, что промедление смерти подобно, и лучше сначала прыгнуть в пасть крокодилу, а уж потом думать, как оттуда выбраться. Записку она приняла, развернула ее и быстро пробежала глазами по ровным строчками, без единой помарки или же кляксы. Так могли писать только высокообразованные люди. Это ее немного успокоило. По мере того, как до разума Елизаветы доходил смысл написанного, отхлынувшая было от щек кровь, нахлынула с новой силой, подобно приливу, и румянец залил уже все лицо.

— Это… — слова застряли в горле от удивления, однако глаз Елизавета не поднимала, хотя и знала, что молодой человек продолжает смотреть на нее, — это вы обо мне написали?

— О вас, — прошептал он, — только о вас.

— Но, разве я похожа на… на розу? Я такая же колючая, как роза? Или такая же худая, как тонок ее стебель?

— О чем вы говорите, госпожа? — во взгляде молодого человека отразилось искреннее недоумение, — совсем нет! Вы прекрасна, как роза, сорванная секунду назад и еще не успевшая померкнуть! Вы похожи на ангела, спустившегося с небес и еще не опороченного нашей низкой, никчемной человеческой жизнью!..

— Прекратите! Прекратите немедленно! — прошептала Елизавета, — я вся горю! Как вам вообще не стыдно говорить такие вещи незнакомой девушке?

Молодой человек растерялся окончательно. Он нахмурил брови и зашептал:

— Что же я такого сказал? Я признался в том, что только что сердце мое пронзила невидимая стрела купидона. Увидев вас, госпожа, я уже не смог отвести взгляда.

— Я заметила, — фыркнула Елизавета, к которой постепенно возвращалось самообладание, — так на меня смотреть! Даже Пахом Пахомович на меня так не смотрит! А тут, видите ли, вообще посторонний во всех отношениях человек! Подумать только!

— Пахом Пахомович это тот, который спит? Признаться честно, госпожа, у меня создалось такое впечатление, что вы нужны ему только как украшение. Он вам нравится?

— Какой вы, однако, наглец! — тихо возмутилась Елизавета, — да, он не нравится мне. Я пошла с ним только ради спектакля. И, хотя это не ваше дело, я бы с удовольствием пошла бы сюда и с кем-нибудь другим!

— Даже со мной?

"Наглец! Каков наглец! Говорит, что влюбился в меня с первого взгляда! Но разве можно верить незнакомым мужчинам? Однако же, он ходит в театр, а, значит, человек образованный и культурный! Наверняка вращается в высшем обществе… Да о чем я думаю? Разве можно влюбиться с первого раза? Я же даже имени его не знаю! Тогда можно спросить. Все одно не умру от вопроса, я так думаю" — подумала Елизавета Анастасьевна восхищенно.

— А хотя бы и с вами, — ответила она и посмотрела на молодого человека в упор. Он не отвел взгляда, и даже в темноте она увидела, что глаза у него ярко голубые, — но мы ведь даже не знакомы. Вы не находите, что это более чем странно — признаваться в любви совершенно незнакомой девушке?

— Странно то, что мне кажется, будто я знаком с вами уже тысячу лет, — ответил он.

"Мне тоже так кажется" — едва не брякнула она, но вместо этого снова отвернулась.

— Меня зовут Николай, — сказал он, — позвольте же узнать ваше имя?

— Елизавета, — дуновение ветерка было бы более слышным, чем произнесенное Елизаветой имя.

— Вот видите, теперь мы с вами знакомы, а, значит, имеем полное право любить друг друга!

— С чего вы взяли, что имеете право на мою любовь? — изумилась Елизавета, — может, вы мне даже не нравитесь? Может, я думаю, что у вас уродливый, длинный нос, косые глаза, а лоб… лоб вообще как у обезьяны, вот!

— Если бы я показался вам столь мерзким, стали бы вы со мной разговаривать?

— Я со всеми разговариваю. Я вежливая. А вот вы невежа! Пристаете к молодым девушкам в театрах, несете всякую чушь… Может, мне не нравятся розы! А вы тут, в своих каракулях пишете…

— Извините меня, если обидел вас чем-то в своей записке, — произнес Николай, — но я же от чистого сердца.